Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

Юрий Пшонкин

Пленник волчьей стаи

ПРОЛОГ

Если кому-нибудь эта история покажется невероятной, не стану разубеждать. Я и сам удивился, когда услышал ее от старого чукчи-оленевода.

…Из поселка Хаилино, что просторно расположился на берегу серебристой неглубокой реки Тылга-ваям, притока большой реки Вывенки, на моторной лодке отправился я как-то с давнишним моим знакомым, совхозным плотником Виктором, посмотреть, как идет рыбалка.

Хаилино находится недалеко от границы с Чукоткой. Потому-то почти половина местных жителей в этом добротном, уютном поселке Корякин — чукчи. За ними по численности идут коряки, потом эвены. Это из местных. А вообще-то в Хаилине, как и во всех поселках Камчатки, людей откуда только не встретишь: русские, украинцы, татары, дагестанцы, чуваши, корейцы. Виктор, например, попал сюда из Смоленска. Плотничал в Хаилине уже десятый год. Крепко врос в корякский поселок смолянин: женился на чукчанке, двух черноглазеньких дочек заимел. По-чукотски свободно разговаривал, по-корякски понимал.

Из Тылга-ваям мы довольно скоро вошли в широкую быструю Вывенку и покатили дальше, вниз. Был уже вечер, часов десять, но в этих краях в июне стоят белые ночи, и потому светило солнце и в лесу вовсю гомонили, щебетали птицы. В небе парили орланы, высматривая добычу, низко над водой носились тяжелые морские чайки, пикируя за мелкой рыбешкой. Морских чаек здесь летом много. Беренгово море недалеко — километров сто напрямую от этих мест. В протоках и заводях то и дело примечали мы уток с выводками. Иногда в кустах мелькала рыжая линялая шубка лисицы…

К реке, подчас непролазной стеной, подступали кустарники — заросли жимолости, смородины, тальника. Местами лес редел, и тогда открывались приманчивые лужайки-луговины. На многих таких лужайках стояли летние балаганы-домики. Около каждого балагана, а то и просто шалаша дымится костер. Целыми семьями жили хаилинцы в таких временных хибарах. Оно и понятно: разве усидишь в поселке, если рыба идет! (А как раз вверх по Вывенке, к нерестилищам, шел лосось.) Заслышав шум мотора, к реке первыми торопились ребятишки и собаки. За ними — не спеша — взрослые. Каждая семья хотела приветить гостя, накормить пахучей, янтарной ушицей. Виктор сбавлял газ, приветливо поднимал руку, здороваясь с хозяевами. Однако на их зазывные жесты только отмахивался с улыбкой; мол, некогда, спешу.

А ехали мы к его теще. Она с мужем тоже все лето жила на рыбалке. Хоть и знал я Виктора не первый год, гостевал у него раза три, но о теще своей он как-то не распространялся. Не видел я ее до сих пор.

Мотор равномерно урчал, лодка стремительно, легко вспарывала реку, оставляя за собой волновой клин. Иногда лес расступался, и тогда видны были далекие, в синей дымке, горы. Ах, как прекрасен и обворожителен Север летом! Тихо-тихо берет он душу в плен, и нет сил сопротивляться его объятиям. Смотришь-любуешься на буйство зелени, на живность разную, на белоснежные вершины далеких, подсиненных дымкой гор, и как-то не хочется думать, что есть где-то, далеко-далеко отсюда, шумные, суматошные города, в коих люди добровольно обрекают себя на беспокойное житие. Наверное, только здесь, на краю земли нашей, можно вдосталь напиться тишины, насладиться колдовским зелено-голубым безмолвием…

Мы миновали еще один кривун, и Виктор выключил двигатель — справа на лужайке показался небольшой добротный деревянный домик. За ним, у самого леса, — вешала, или юкольник: сараюшка «на курьих ножках» — на тоненьких столбиках. На перекладинах алели распластанные тушки рыбин. Солнце и ветер постепенно сушат, вялят тушки — будущую юколу, которую одинаково любят и люди, и собаки.

Навстречу нам выбежали четыре здоровенных серых пса. Они сначала яростно залаяли, но едва Виктор спрыгнул на берег с якорем в руке, как собаки сразу притихли, подошли к лодке, с явным интересом рассматривая меня.

В дверях домика показалась пожилая, но еще не очень старая чукчанка в ситцевом платье, шерстяной вылинявшей кофте. На ногах — резиновые сапоги, на голове — белый платок с малиновыми цветами. Лицо круглое, румяное.

— Мэй![1] — махнул рукой Виктор.

— Мэй, — улыбнулась теща. — Почему внучек не привез? — спросила она, а сама на меня посмотрела.

— Завтра привезу, — сказал Виктор и с силой воткнул якорь в землю. — Но я вот гостя из города пригласил.

— Гость — хорошо. Проходите, — пригласила хозяйка и вернулась в дом.

— Сам срубил, — горделиво сообщил Виктор, обходя со мною домик и юкольник. — Отличная дача! Никакого Черного моря не надо. — Он обвел рукой лужайку, реку. — Рыбы, икры — сколько хочешь, ягод разных, грибов — хоть комбайнами обирай. А утей, гусей… Ну куда от такой благодати ехать, скажи, а?!

Мы вошли в дом. Срезу бросилась в глаза чистота, опрятность. Пол был выкрашен желтоватой масляной краской, подоконники — белой. Вдоль стен стояли две деревянные кровати. Посредине стол. И кровати, и стол, судя по всему, смастерил Виктор. Смастерил искусно, с выдумкой. Но меня больше всего поразил камин. Настоящий, можно сказать, классический камин, отделанный диким камнем. Возле него стояли два старых, но еще крепких кресла, а на полу лежала большая шкура полярного волка.

— Ну как? — спросил Виктор. — Недурная домушка?

Я только руками развел.

Тут из проема смежной комнаты вышел старик в летней замшевой кухлянке, расшитой бисером. Я невольно вздрогнул: старик был могуч, но шел необычно — согнувшись, сильно подавшись вперед. Лицо крупное, цвета потускневшей бронзы, с тяжелыми скулами, морщинистое. С макушки стриженой головы свисал жиденький пучок длинных седых волос. На щеках, даже через бронзовый загар, проступали пунктиры татуировки. Северяне уже давно отказались от такого украшательства, и потому замысловатые узоры на лицах даже очень старых людей — нынче редкое явление. Старик был бос, что весьма удивило меня: я никогда не видел аборигенов без обуви. Да еще в таком почтенном возрасте. Он исподлобья взглянул на нас и молча присел у окна на кресло-чурбачок. В руках у него я увидел заготовку деревянного черпака и небольшой нож. Старик принялся остругивать заготовку, казалось, не обращая на нас никакого внимания. Будто мы вышли из его дома совсем недавно и снова вернулись. Я невольно задержал взгляд на его руках. О, это были великолепные руки! Огромные, перевитые набухшими венами, темные. Не руки, а корневище старого усохшего кедрача. Даже сидя старик был внушителен. Я откровенно любовался им. До сих пор не встречал среди аборигенов Камчатки таких великанов. Они ведь, северяне, не очень рослые. Особенно кто постарше. А тут — богатырь, хоть и согнутый пополам то ли годами, то ли болезнью какой.