Грифон - Николай Иванович Коротеев
Затем, стянув колпак с пелериной, дядька Остап уселся в кабине. Мухамед устроился на месте водителя и почувствовал, что его ладони противно мокры, сердце свербило, и он многое отдал бы, лишь бы теперь быть в доброй сотне километров отсюда. Мухамед плюнул от злости на себя и тронул трактор. Он глядел только на покореженные в огне переплетения металлических конструкций, которые всего лишь несколько часов назад представляли собой стройное красивое творение рук человеческих. Потом сзади и с боков прочертили рыжий свет пожара две белые струи, ударили в песок впереди трактора.
Заработали брандспойты.
Вода поднималась клубами пара от раскаленного песка. Затем струи начали бить сбоку от трактора, и Мухамед остановил машину. Это было сигналом. Дальше вести машину стало опасно.
Широкое лицо дядьки Остапа, на котором тугие щеки что хватало мочи растаскивали нос-барабульку, было серьезным, таким серьезным, каким Мухамед еще не видел бурильщика. Он с торжественной церемонностью напялил на голову асбестовый капюшон, поднял руку, спрятанную в брезентовую рукавицу, и вышел из кабины. Длинный, едва не до пят, брезентовый плащ делал его похожим на колокол. Пройдя несколько шагов, он стал под каскад воды, низвергшейся на него из брандспойтов. Постоял основательно, поднял руки вверх. Тогда пожарники перенесли водяную завесу несколько вперед. Дядька Остап захватил свободный конец троса и направился к покореженному остову вышки.
ВЗРЫВ
Остап Тарасович широким спорым шагом пошел на сближение с ревущим огненным фонтаном. Пригнувшись, как солдат под обстрелом, он тащил за собой трос. Раскручиваясь, трос с каждым пройденным метром становился все тяжелее.
Водяная завеса, круто падающая перед ним сверху, хорошо защищала от жары. Пожарники знали свое дело. А Остап Тарасович любил, когда люди знали свое дело и делали его отлично. Дышалось еще легко, хотя идти полусогнувшись с его брюшком было тяжеловато.
«Но что такое тяжеловато? Если по вине какой-то девчонки-геолога на буровой произошла авария, а потом этот чертов пожар… Да, язва ей в печенку! Мы тут ни при чем. И надо кишки вымотать, а спасти буровую. Мастер тот молодец, вон как быстро организовал дело. Растащим оборудование, сдернем ротор — вон он торчит, словно пестик, воткнутый ручкой в землю. Очистим устье от хлама, натащим на фонтанчик плиту…»
Тут Остап Тарасович порадовался за себя: вовремя вспомнил он об этой собачьей плите!
«Да, натащим на фонтанчик плиту, как тушат начавшийся пожар — одеялом. И задохнется огонек. А там — поставят фонтанную арматуру и задушат его, милого. Расфырчался!
Может, и не задушим этой плитой… Может. Очень даже.
Что ж, фонтанщики приедут. Их дело, их хлеб. Привезут, разгонят на полную мощность реактивный двигатель, что списали в авиации за непригодностью к эксплуатации… Амортизация! А тут он еще послужит. Да. Разгонят на полную мощность этот двигатель и подведут под водяной завесой к фонтану. Перебьет струя отработанных газов струю, бьющую из-под земли, оторвется пламя, оставшись без корма. И конец пожару.
Но сначала все равно надо растащить оборудование, очистить подходы к фонтану.
Что ж до Михалыча, то он прав. Это когда он посмеивается над Гюльнарой этой. Больно уж она верит во всякие машины. Мол, поставят автомат — датчики, передатчики. Сиди, буровик, покуривай, в картишки там шлепай, тэж стишки кропай, як Мухамедка: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю…» А автомат тебе под зад, да и в небо, фонтаном. Земля — тебе не небо. Там летай себе хоть вдоль, хоть поперек… Тут, на земле, трэба, щоб рука человеческая до каждой песчинки дотрагивалась, до каждого шурупчика. Земля — твердь небесная, бешеная, коварная, огненная! С ней не зевай! Потому на автомат надейся, а сам не плошай. Он, автомат, газированной водой никак торговать не научится. Що до мэнэ, так я бы его пока одного на один с землей не поставил. Ни-и колы!»
Если бы Остапа Тарасовича спросить в эти минуты, о чем он думает, он искренне удивился: «Да ни о чем. Трос тягаю». Только не по искренней правде так было бы сказано. Он действительно ни о чем не думал, но голова его не была свободна от мыслей. Они не мешали ему — другое дело. Это привычно шли рядышком размышления о том, что делаешь и зачем делаешь. Они вроде бы и незаметны и неощутимы, как товарищ, с которым шагаешь локоть к локтю в строю в дальнем утомительном походе. И не вспоминаешь о нем, но он тут.
В слюдяное окошечко капюшона Остап Тарасович четко различал перекрученные трубы и полосы, из которых монтировалась вышка. Теперь они вновь стали привычно черными, а не раскаленными добела, как в те минуты, когда громадина, размягченная в пламени, покосилась и, корежась, точно грешник на костре, завалилась набок. И по раскаленным, рубиновым стальным полосам забегали искры окалины.
«А уж что говорить об Алты? Чудо! И как Есен заметил, что Алты спрыгнул! Видно, от вышки-то пятился задом. Це человече! Ни на минуту подумать, видно, не мог, чтоб сгинул Алты-постреленок», — думал дядька Остап, подобравшись уже совсем близко к искореженной буровой.
Угловые опоры буровой на вид прочно держались в земле. Ведь, чтобы оттащить исковерканную вышку от горящего фонтана, надо будет вырвать из земли и угловые опоры. Осилят ли тракторы? Тут хорошо было бы, если часть стальных укосин перегорела бы в пламени. Тогда буровую легко и по частям растащить.
«Ладно, побачим…» — решил Остап Тарасович.
Белые, искрящиеся рыжим отражением пламени струи воды ударили по остову вышки. Разбились, пыхнули паром.
«Горячая, чертяка… — подумал бурильщик. — Эк ее изломало… А какая буровая была! Красавица!»
Пока вода охлаждала фермы вышки, Остап Тарасович подтянул запас троса, чтоб свободнее работать. Металлическая полоса перед его взором зашевелилась. Остап Тарасович глянул в сторону. Неподалеку от него стоял еще человек в асбестовом капюшоне. В окошечке поблескивал отсвет огня. Человек делал круговые движения руками: «Давай, давай!» И чуть подальше тоже светлел асбестовый колпак.
Остап Тарасович отмахнулся.
— Кто быстро робэ, тот слепых родэ… — пробурчал он для себя. И закашлялся. Он слишком близко придвинулся к раскаленным ребрам вышки, обдаваемым водой, и под асбестовый капюшон поддало перегретым паром. — А чтоб тебя! Як в гарной парилке!
Закрутив трос несколько раз вокруг боковой опоры, он пропустил его для прочности и через стальной переплет укосины. Потом прижал свободный конец троса к тому, что тянулся к трактору, и прочно примотал их друг к другу мягкой проволокой, захваченной на этот случай.
«Теперь он не сорвется», — решил он.
