Восемь с половиной часов - Игорь Анатольевич Верещенский
Вскоре взошло солнце, надёжно скрываемое плотными белыми облаками, очередной раз проделало путь с востока на запад и опустилось за горизонт. Тусклый день предоставил владения долгой зимней ночи. В окна била метель, заволакивая пространство белой пеленой, к вечеру она немного стихла, сменилась мелким лёгким снегом. Директор всё работал, не отвлекаясь ни на голод, ни на усталость, постепенно копившуюся в нём, – всё пытался найти ошибку в своих расчётах. Хоть он и отдал приказ найти пропавшего мальчика, сделал он это лишь от стремления хоть как-то оправдать свои действия перед собой же, из нежелания признавать собственную оплошность, некомпетентность. Для характера, которым обладал Федя, все расчёты казались верными. Директор выявил пару отклонений, но они были настолько ничтожны, что большой роли не играли. Каждое вещество, находившееся в бесчисленных пробирках, отвечало за воздействие на строго определённую часть человеческого сознания. Особое внимание он обратил на пузырёк с вязкой серо-коричневой жидкостью, отвечающей за временные рамки проведения эксперимента. От испарений этого вещества зависело, в какой именно промежуток времени на подопытного будут воздействовать все другие вещества, вызывающие в сознании жуткие образы. Стоило здесь хоть чуточку ошибиться в составе, и временные рамки могли оказаться размытыми или вообще стёртыми, превращая всё остальное в полный хаос. Но сколь хаотическими бы ни были всплывающие в голове подопытного картины, всё равно это являлось результатом тщательной упорядоченности необходимых веществ.
Ярославу Карловичу казалось, что разгадка вот-вот выявится, но разболевшаяся от непрерывного умственного напряжения голова не дала закончить ему работу. Он поднялся из-за стола, потирая уставшие глаза, и отправился в кабинет. Как раз в этот момент в прихожую вошёл Афанасий Михайлович, желая, видимо, о чём-то ему доложить. Он, как всегда, был строг и невозмутим… даже излишне невозмутим, что его и выдавало. Директор махнул рукой, приглашая его к себе в кабинет, сам тяжело опустился в кресло, вытянул под стол затёкшие ноги, голову положил на заднюю подушку спинки и практически беспристрастно взглянул на Афанасия Михайловича, догадываясь, что никаких приятных вестей тот не принёс.
5
Взорам ребят предстал пожилой человек с усталым видом, в неопрятной, заношенной одежде. Из-под грязной чёрного цвета тряпочной куртки выглядывали края какого-то длинного пиджака, некогда бывшего серым. Далее шли такие же заношенные брюки, заканчивающиеся стоптанными тапками с вышитым узором сверху, когда-то, видимо, выглядевшими вполне презентабельно. Спутанные жидкие волосы отросли и спускались ниже ушей, но их нельзя было назвать грязными, как, кстати, и его одежду. Под носом ютились усы, выглядевшие лишними на мужественном, серьёзном лице с примесью всё-таки усталости, разочарования. Но взгляд остался ясным, глубоким и целеустремлённым. Это был взгляд не сумасшедшего, а человека, получившего в жизни сильный «пинок», от которого до сих пор не оправился и который сломал всю его жизнь.
– З-здравствуйте. – Выдавили из себя ребята, во все глаза разглядывая этого местного аборигена, в то время как он тоже с не скрываемым любопытством, даже чрезмерным интересом внимательно вглядывался в удивлённые лица гостей.
– Добрый день. – Сказал он чётким, ясным, уверенным голосом, не присущим пожилым людям, обычно обладающим дребезжащим, шипящим, хриплым… Первым справился с собой и заговорил, как обычно, Вадик.
– Мы журналисты… Приехали… чтобы написать репортаж о вашей… этой деревне… и о школе, которая где-то здесь недалеко. Вы можете нам помочь? – Вадик говорил сбивчиво, постоянно отводя взгляд в сторону. Обычно он не очень-то смотрел людям в глаза при разговоре, но в этот раз взгляд собеседника ему почему-то сильно не понравился… уж очень пронзительный он был.
– Постараюсь. – Ответил старик так же чётко, явно пытаясь придать голосу беспристрастность. – Желаете говорить на крыльце, или позволите пригласить вас на веранду? – И добавил уже словно поблёкшим голосом, будто спохватившись за свою слишком правильную речь: – В дом уж не зову… Бардак там… знаете ли.
Не дожидаясь согласия, он повернулся и пошёл обратно по лестнице, сделав повелительный жест рукой, означающий приглашение войти. По ступеням он ступал тяжело, невероятно костлявой левой рукой с силой хватаясь за хлипкие перила, помогая тем самым, видимо, таким же хлипким ногам забираться вверх. Ребята, переглядываясь, робко последовали за ним. Оказавшись на просторной веранде, правая часть которой, уходившая в сад, была отгорожена дощатой стеной, он указал на круглый стол:
– Прошу располагаться. Я принесу чай. – И он, снова не дожидаясь каких-либо возражений или комментариев со стороны своих гостей, ушёл в дом.
Друзья осмотрелись, сели за стол, в деревянные старинные кресла с поворотным механизмом. Перед ними на столе, покрытом белой скатертью из грубой ткани с вышитыми узорами, стояло несколько вазочек со странным, угловатым печеньем, какого не купишь сейчас. Да и вазочки скорее соответствовали композиции какого-нибудь музея истории быта; они были отлиты из такого толстого стекла, что внутри него даже можно было разглядеть несколько застывших навеки пузырьков воздуха.
– Странный тип… мутный какой-то. – Высказал наконец общую мысль Артём.
– Ребята, не нравится мне здесь. Может, уйдём всё-таки? – Взволнованно заговорила Таня, поглядывая на дверь в дом и в задние окна веранды, упирающиеся стеклами в ветви кустарника и деревьев, вплотную подступивших к стенам с той стороны. – Какой-то он… вообще не похож на деревенского жителя.
– Ну ладно, сейчас выясним у него про школу и поедем. – Вадик не желал возвращаться опять к этой теме и стремился успокоить Таню, а точнее – просто отмахнуться от неё. – А что, прикольный старик! Наоборот, так даже интереснее. Ну встретили бы мы тут мужика в фуфайке и резиновых сапогах, который и два слова бы с трудом складывал? А этот может хоть расскажет что…
Его увлечённую, как всегда, речь прервал скрип старой двери. Хозяин появился довольно скоро, словно чай уже был налит и чашки расставлены по подносу. Придерживая плечом дверь, он неуклюже переступил порог, явно
