Восемь с половиной часов - Игорь Анатольевич Верещенский
Ещё раз внимательно осмотрел комнату, проверил окна. Затем подошёл к кровати, неловким движением опустился на четвереньки, поднял свисающее до пола покрывало, осмотрел пространство под кроватью и выдвинул оттуда деревянный сундучок средних размеров. Порылся в кармане сюртука, выудил небольшой ключ, отпирающий врезанный в крышку замок; откинул крышку назад. На дне сундука лежали весьма странные предметы: большой лошадиный череп, напоминающий тот, в холле, пара причудливых деревянных коряг, покрытых лаком, с вырезанными мелкими злобными рожицами, и множество маленьких стеклянных сосудов – колб, пузырьков, баночек – с разными по цвету и консистенции жидкостями. Все они, кстати, были открыты. Из сундучка исходил резкий удушливый запах, сочетающий множество ароматов, от очень сладкого до самых гадких, от которого кружилась голова и мозг терял способность быстро и ясно соображать, выдавая отвратительные образы в вперемешку с наиболее неприятными воспоминаниями, превращая любое зрительное представление в смазанную, искажённую картину. Но директор к этим запахам привык, у него, вероятно, уже выработался иммунитет к ним. Он перебрал все колбы, вынул несколько, жидкости в которых было совсем мало, закрыл и убрал сундучок на место. То же он проделал и со шкафом, кстати, не запертым на ключ. В нём обнаружились старые потрёпанные одежды, пара шкур животных, несколько масок для маскарада, внизу – сундучок чуть поменьше. В нём не было черепа и коряг, а только пара столь же неприятных изваяний из кости и множество колб. Оттуда он тоже забрал несколько, некоторые были почти полные. Пару пузырьков директор взял и из единственного центрального запертого ящика письменного стола. Другие ящики находились справа, один под другим, и в них ничего нужного ему не лежало. И только сейчас он заметил, что часы показывают три часа сорок пять минут пополудни.
Директор недоумённо уставился на часы. Вынул свои из кармана сюртука, убедился, что сейчас пятнадцать минут восьмого. Взял часы со стола, послушал, ровно ли они тикают. Потом снова уставился на целую свечу (свою, в подсвечнике, он поставил на стол). Именно такие свечи он всегда использовал, и не только здесь. Он вытащил свечу из прикрученного к столу подсвечника, осмотрел внимательнее и снова ничего необычного не увидел… поставил обратно. Чтобы унести все необходимые колбы, ему потребовалось сходить за подносом в кабинет. Забрал он и часы, намереваясь убедится в их исправности. Уходя, ещё раз оглядел комнату, запер дверь. Решительно не понимая, куда мог исчезнуть мальчик, директор отнёс часы себе в кабинет, поднос с колбами – в лабораторию, находившуюся за дверью в правой стене той прихожей. Придя обратно, сел в кресло и погрузился в раздумья. Что могло пойти не так? Вероятно, он совершил какую-то ошибку. Неправильно подобрал сочетание тех веществ, находящихся в ёмкостях различного рода, их концентрацию или количество… И это вместо испытания нервов подопытного на прочность привело к его исчезновению. Но как такое могло произойти, пытливый ум директора никак не мог понять. Занимаясь этим много лет, он не предполагал подобного эффекта. И причём тут часы и свеча, с ними-то что? Но свои ошибки видеть нелегко, а ещё труднее их признать. И это, думаю, разозлило любого бы. На принесённых из комнаты часах директор установил верное время, взглянув на циферблат больших напольных часов в углу кабинета напротив него. Стрелки подползали к половине восьмого, и вскоре оповестили об этом событии одним гулким ударом. Директор поджидал управляющего по особым вопросам, который всегда заходил к нему в это время и был самым надёжным человеком в школе. И тот вскоре появился – высокий серьёзный человек в мундире, с резким высохшим лицом и жидкими усами. Бровей почти не было заметно, а приличных размеров лысину окружали жидкие седые волосёнки. Он был явно старше директора. Если бы не загнутые вниз уголки рта, его лицо возможно казалось бы добрым. Но он, видимо, всю жизнь стремился избавится от этой черты.
– Садитесь, Афанасий Михайлович, – резким, приказным тоном сказал директор, указав на кресло около шкафов и не дожидаясь, пока тот произнесёт какое-либо приветствие или хотя бы кивнёт. Афанасий Михайлович сел, положил ногу на ногу, руки на колено, и с внимательнейшим видом уставился на директора. Тот продолжал без предисловий: – мальчик, которого вчера привели ко мне для опыта, пропал. Просто исчез из комнаты.
Разве что глаза несколько выдали удивление Афанасия Михайловича, слегка дрогнули те места, где должны быть брови. В остальном его выражение не изменилось.
– Комната была хорошо заперта?
– Разумеется, она была хорошо заперта! – Рявкнул директор, скулы свело от злости, он даже немного приподнялся с кресла. – Вероятно, он каким-то образом сбежал. Его необходимо разыскать. – Последнюю фразу он произнёс с интонацией приказчика, возомнившего себя царём, то есть в высшей степени повелительно.
– Извините, Ярослав Карлович, но комнатой располагаете только вы, поэтому требуется знать, нет ли повреждения окон или двери…
– Я могу вам гарантировать, что никаких повреждений ни окон, ни дверей, ни чего бы то ни было ещё там нет, как и после любой другой ночи! – Ярослав Карлович уже и не пытался сдерживаться. – Разыщите мальчишку сегодня же! Заприте всех в спальнях, вдоль забора выставите людей. К вечеру мальчик должен быть у меня. – Закончил он с выражением, не терпящим никаких возражений. Афанасий Михайлович кивнул, резко встал, ещё раз кивнул и быстро вышел. Ярослав Карлович откинулся на спинку кресла, не зная, куда направить взгляд, все предметы казались ему ненавистными. Лицо его словно ещё помолодело, усы вообще стали неуместными. Он взглянул на часы из комнаты, показывающие без пятнадцати восемь, потом на напольные – те подтвердили показания.
Несколько минут директор посидел, пытаясь себя успокоить, отвернувшись к окну и глядя на заснеженные верхушки деревьев, на еле заметно светлеющее небо. Повернулся к столу, достал из верхнего ящика тонкий журнал, открыл его на третьей странице. Приведённый там список заканчивался на имени Фёдора Легинского. Потом из нижнего ящика достал более толстый журнал – там каждому имени, то есть каждому мальчику, посвящалось несколько страниц наблюдений за ним. Последним тоже был Фёдор Легинский. Директор внимательно стал читать исписанные аккуратным почерком страницы, рассказывающие о
