Андре Лори - Тайна Мага
— Допускаю.
— Где же находились, по вашему мнению, эти памятники?.. На каком месте?
— Ну, положим, здесь, если вам угодно… Я нахожу, в конце концов, это все-таки возможным.
— В таком случае, если мы согласны, в настоящую минуту мы стоим на развалинах Экбатаны (ученый окулист произносил — Экпадана)! Но вспомните, сколько неприятельских нашествий перенес этот город, сколько веков прошло с тех пор, как он лежит в развалинах! Мне кажется, было бы необыкновенно или, лучше сказать, вполне невозможно, чтобы от Экбатаны осталось хоть что-нибудь для открытий.
— Извините, милостивый государь, все вообще раскопки дают очевидные результаты. Возьмите хоть раскопки Суз, Микен, Помпеи… О раскопках Трои я не нахожу нужным даже упоминать соотечественнику Шлимана… Если так, то почему же раскопки здесь, — если только место для них избрано правильно, — будут совершенно бесплодны? Ведь не могут же такие сооружения, как древние дворцы и храмы, исчезнуть без малейшего следа, как бы по волшебству!?.. Во всяком случае, милостивый государь, могу я спросить у вас, имеете ли вы какое-нибудь фактическое основание для своего мнения, или же это только ваше собственное предположение?
Господин Гассельфратц с глубокомысленным видом покачал головой и поспешил заявить, что он высказал свое мнение, именно лишь как мнение личное.
— Мне не надо прибавлять, что я желаю вам всевозможного успеха, — заключил он. — Я слишком интересуюсь археологией, чтобы не желать вам от всего сердца полной удачи, добрейший господин Кардик. Я говорю лишь как друг…
— Как друг? — повторил Мориц с некоторым удивлением.
— Да, господин Кардик, потому что я уже питаю к вам живейшую дружбу, равно как и к вашей прелестнейшей сестре. Оттого-то мне очень печально видеть вас занятыми подобным предприятием, которое, как я боюсь, принесет вам только неприятности… Я берусь даже ходатайствовать за вас перед Его Величеством шахом… так как ведь, чтобы добиться здесь успеха, нужны деньги, очень много денег!.. Ах, Боже мой, сколько нужно денег!.. — закончил немец, с набожным видом обращая глаза к небу.
— Однако экспедиция Дьеляфуа в Сузиану получила лишь очень небольшую денежную помощь от правительства и тем не менее добилась огромных результатов, — несколько сухо сказал Мориц.
— Верно, верно… Но сколько трудов, сколько опасностей, сколько страданий претерпела она!.. Ах, господин Кардик, уверяю вас, что сердце мое разрывается на части при виде, что столь молодая и прекрасная особа, как ваша сестра, подвергается таким опасностям в этой пустыне!..
Молодая девушка заметила, что брат ее начинает с неудовольствием смотреть на знаменитого профессора, но тот, казалось, не замечал этого и продолжал вести свои бесконечные речи. Он высказался, между прочим, что никогда не встречал ни молодого человека, ни молодой девицы, ни доктора, ни военного симпатичнее его новых знакомых. Несмотря на эту грубую лесть, фамильярность, притязательность немца, его хвастовство, вместе с его малопривлекательной наружностью, — все это не могло завоевать ему расположения окружающего общества. А вторжение в чисто личные дела Кардика и настойчивое желание давать непрошеные советы окончательно лишало его общего расположения.
Осушив множество чашек кофе, подаваемых ему Аристоменом, имевшим недовольный вид и, казалось, сердившимся на то, что встретилось существо более болтливое, чем сам он, — немец попросил позволения отправиться на место работ. Мориц исполнил его желание.
Гость тотчас же принялся с большим вниманием все рассматривать; он комментировал, одобрял или осуждал с непоколебимой самоуверенностью все, что ни попадалось ему на глаза, обнаруживая при этом археологические познания, равные его бестолковости и неблаговоспитанности.
На основании своих соображений Мориц распределил своих рабочих для копания земли в стольких пунктах, сколько ему позволяло их ограниченное число. Длинные черноватые траншеи, прорезывая почву, тянулись радиусами, сходясь к одному кургану, который был выбран молодым ученым центром изысканий.
Знаменитый профессор не замедлил вновь вступить в спор относительно трудностей работ. Он часто присоединял к своим разглагольствованиям неуместные, чисто немецкие шутки, сопровождая их грубыми и малозаразительными взрывами смеха. Через час он успел сделаться окончательно невыносимым. Но так как в этой стране достаточно быть иностранцем и в особенности европейцем, чтобы иметь полное право на гостеприимство, то Морицу нельзя было отказать надоедливому гостю в убежище и месте за столом — вплоть до того времени, пока ему заблагорассудится пуститься в дальнейший путь.
Во всяком случае, каждый из присутствующих вздохнул бы свободнее, если бы ученый окулист отправился в Хамадан. Но об этом последний думал менее всего на свете. Он объявил, что имеет привычку, делая что-нибудь, делать основательно: он хотел видеть все до мельчайших подробностей и выяснить себе даже малейшие детали работ.
Эта перспектива ужасала молодую девушку, говорившую себе: «Если это продолжится, брат не выдержит». Но делать нечего: волей-неволей приходилось мириться с этим обстоятельством.
ГЛАВА IV. Маленький гебр
Брат и сестра вместе с посетителями продолжали осматривать работы, как вдруг в одной из соседних траншей, где работали арабы, поднялся страшный шум: послышались проклятия, звуки борьбы, раздался пронзительный детский крик, затем все стихло. Молодая девушка первая бросилась посмотреть, что там такое. Прочие, в том числе и профессор Гассельфратц, последовали за ней.
Достигнув траншеи, из которой послышался шум, мадемуазель Кардик увидела сначала лишь одну беспорядочную толпу. Но скоро девушка рассмотрела и причину суматохи: арабы в крайнем возбуждении обступили мальчика лет двенадцати. Они толкали его и осыпали побоями и бранью, но мальчик оставался неподвижен; бледный, со стиснутыми зубами, он прижимал к груди какой-то предмет, который нападающие старались вырвать.
Возмущенная девушка бросилась в толпу и, отстранив бывшим у нее хлыстом руку одного из рабочих, намеревавшегося схватить мальчика за ухо, строго спросила:
— Что это значит?.. Зачем вы трогаете этого мальчика?
— Эх! — проговорил араб. — Ханум напрасно беспокоится… Презренное отродье… Собачий сын… Сын отца, горящего в аду…
И рабочий плюнул с видом отвращения.
— Говори яснее! — повелительно сказала мадемуазель Кардик. — Не стыдно ли вам целой толпой набрасываться на ребенка? Это возмутительно!.. Что он сделал?.. Украл что-нибудь?..
— О, наверное!.. Собачий сын!.. Воровское племя!.. — воскликнули арабы.
