Эмилио Сальгари - В дебрях Атласа
Кожа его была слегка смуглая, глаза черные, блестящие, живое лицо с правильным профилем обрамляла хоть и не очень густая, но черная как смоль борода.
Подобно всем арабам Нижнего Алжира, он был одет только в длинную рубашку, не полотняную, а из тончайшей шерсти, спускавшуюся широкими складками, и большую полосатую чалму.
— Что поделываешь? — спросил Рибо.
— Да вот, собирался поить новорожденного махари, — ответил мавр. — Хочешь взглянуть? Ведь охотники никогда не спешат. Да у тебя к тому же сумка и так полна.
— С радостью опорожнил бы ее у ног Звезды Атласа. Мавр нахмурился.
— Не от себя, — поспешил объяснить Рибо, заметивший это легкое облачко, появившееся на лице подозрительного араба. — Меня послал один человек из бледа, которого ты, а Афза и подавно, знаете лучше меня. Но об этом еще успеем поговорить, когда выпьем по чашке кофе, если ты только угостишь меня.
— Араб никогда не отказывает в гостеприимстве, — ответил мавр просто, но с жестом, полным величественного благородства.
— Покажи своего верблюжонка.
Хасси аль-Биак проложил ему дорогу через вьющиеся растения, составлявшие изгородь и взбегавшие по стволам огромных индийских смоковниц с большими колючими листьями, и Рибо очутился перед высокой песчаной кочкой, на которой, зарытый по живот, находился маленький махари, еще почти бесшерстный.
— Со временем будет знаменитый бегун, — сказал мавр, ставя перед верблюжонком большую плошку с молоком. — Я вчера осмотрел его ноги — просто великолепные. Через две—три недели будет скакать не хуже любой лошади.
— Зачем же ты закопал его в песок?
— Чтобы он окреп, — ответил мавр. — Если оставить его на свободе, тяжесть его тела испортит ему ножки. Пойдем, сержант; слуги уже, вероятно, приготовили кофе и хускуссу. Я вчера убил великолепного барана.
Вместо того чтобы пойти в шатер, Рибо остановил его, спросив без всякой подготовки:
— Ты не догадываешься, зачем я пришел так рано?
По лицу мавра скользнула тень, и в глазах отразилось беспокойство.
— Что ты хочешь сказать этим, сержант? — спросил он несколько изменившимся голосом.
— Афза еще спит?
— Она всегда встает поздно. Я не хочу, чтоб она утомлялась; да и слуг у меня довольно, чтоб вести хозяйство дуара. У меня средств хватит на сколько захочу.
— Да, среди окрестных бедуинов говорят, что отец оставил тебе большое состояние и что ты мог бы не разводить верблюдов, а держать сотни баранов.
Мавр молча улыбнулся, показывая свои ослепительные крепкие зубы, и сказал:
— Араб любит пустыню.
Он посмотрел на солнце и пригласил:
— Пойдем пить кофе, пока Афза еще не велела открыть свойшатер.
— Ты не хочешь, чтоб я виделся с ней?
— Теперь ее уже нельзя видеть.
— Почему?
— Она замужем.
— Ты выдал ее за какого-нибудь каида? Хасси аль-Биак взглянул на него, не отвечая. Рибо понял, в чем дело, и не настаивал.
— Пойдем пить кофе, — сказал он. — Уже не первый раз мне пить его у тебя; он всегда великолепный.
Хасси аль-Биак поднял с земли суковатую палку и направился к дуару в сопровождении сержанта. Они подошли к коричневому шатру, полы которого были подняты, давая свободный доступ воздуху.
Из шатра вышла молодая негритянка и взглядом спросила приказания хозяина.
— Подай кофе! — отрывисто сказал Хасси аль-Биак. — Гость спешит.
Негритянка разостлала в тени пальмы великолепный рабатский ковер, шитый шелками и золотом, поставила на него хрустальный сосуд с табаком и два наргиле, распространявшие сильный аромат роз, которым была насыщена вода этих больших кальянов.
— Хочешь курить, сержант? — спросил мавр, желавший, по-видимому, продемонстрировать полное спокойствие.
— Нет, я лучше выкурю свою сигаретку.
— Ну, в таком случае выпьем кофе.
Он хлопнул в ладоши, и негритянка тотчас же появилась, неся массивный серебряный поднос, кофейник того же металла и две чашки, не имевшие ничего общего с теми безобразными, разрозненными и потрескавшимися чашками, которыми обходятся жители Нижнего Алжира и пустыни.
Чашки были тонкого фарфора, марсельского производства.
И хозяин, и сержант молча прихлебывали налитый кофе; затем второй закурил сигаретку, а первый, не нарушая своего невозмутимого спокойствия, зажег табак своего роскошного благоуханного наргиле.
По обычаю он не хотел расспрашивать гостя, хотя в душе сильно волновался.
Рибо первый нарушил молчание.
— Знаешь, кто меня послал сюда? — спросил он.
— Один Магомет может читать наши мысли.
— Человек, спасший твою дочь от когтей льва.
— Легионер… Михай! — воскликнул мавр, вздрогнув и устремив на сержанта горящие глаза. — С ним случилось несчастье?
— Хуже того. Он в карцере, откуда выйдет только для того, чтобы явиться на заседание военного трибунала в Алжире; а ты знаешь, что судьи не нежничают с дисциплинарными.
Мавр закрыл глаза, чтобы не выдать слишком явно испуга, и прижал к мощной груди ладони. Наконец он спросил:
— Граф, стало быть, погиб?
— А! Ты знаешь, что легионер граф?
— Знаю.
— Так лучше, и я начинаю кое-что понимать. Тайна разъясняется.
— Он, стало быть, погиб? — еще раз переспросил мавр.
— Наверное, если мы не спасем его. Но должен тебе сказать, Хасси аль-Биак, что столько же шансов за его спасение. Конечно, будет это не сегодня ночью и не завтра, но во всяком случае у тебя должны быть готовы два махари для него.
— Ты не выдашь его?
— За каким чертом я в таком случае пришел бы сюда? Ведь я стану помогать ему.
— Удастся ему выломать решетку? А цепи?
— Решетка уже сломана Для цепей постараюсь достать напильник.
— Подожди меня пять минут.
— Ты пойдешь разбудить Афзу?
— Нет, зачем? Как я уже сказал, тебе ее нельзя видеть.
— Ну, теперь я понял все, — пробормотал сержант, глядя вслед мавру, исчезнувшему в шатре. — Этот плут граф тайком женился на Звезде Атласа. А наш вахмистр мечтает взять красавицу себе в жены, да в придачу к ней верблюдов, баранов и, вероятно, не одну кубышку с золотом. Недурен вкус у графа.
Не успел он докурить сигаретку, как Хасси аль-Биак вышел из шатра, неся в руке один из тех поджаренных ячменных хлебов, какие во всеобщем употреблении у арабов пустыни.
— Ты приглашаешь меня пообедать? — спросил сержант шутя.
— Сегодня невозможно, — ответил мавр. — Я хотел попросить тебя отнести этот хлеб графу.
— Наш хлеб лучше твоего, и притом…
Он вдруг умолк, взглянув на Хасси аль-Биака. Он заметил в темной корке две дырочки, плохо заткнутые чем-то вроде воска.
— В хлебе что-то есть, — заметил он.
