Эмилио Сальгари - В дебрях Атласа
Он вдруг умолк, взглянув на Хасси аль-Биака. Он заметил в темной корке две дырочки, плохо заткнутые чем-то вроде воска.
— В хлебе что-то есть, — заметил он.
— Если ты действительно хочешь помочь графу и его товарищу бежать, не спрашивай меня об этом. Можешь ты передать хлеб графу, чтоб никто не видел?…
Рибо опорожнил ягдташ и, положив в него хлеб, прикрыл мелкой дичью.
— Готово, — сказал он. — Теперь, надеюсь, ты не откажешь мне в удовольствии поднести твоей дочери остальную дичь?
— Поклянись Аллахом!
— Клянусь и Аллахом, и своей честью, что сегодня вечером хлеб будет в руках графа. Я поклялся самому себе спасти графа и сдержу обещание, что бы ни случилось. И я попал в Иностранный Легион таким же образом, как граф; мой долг помочь ему: хотя мы и разных национальностей, но мы оба христиане. Прощай, Хасси аль-Биак; мое увольнение кончается. Кланяйся от меня дочери и смотри, чтоб махари были всегда наготове, потому что у спаги лошади хорошие.
— Погоди минуту, сержант. Пойдем со мной.
Он направился к ограде, где дремали последние животные, сохраненные им, вероятно, с целью скрыть свое намерение уйти далеко из дуара
— Возьми барана, какой тебе приглянется, — сказал мавр.
— Зачем? — спросил Рибо.
— Съешь его с товарищами.
— Мне из-за этого барана пришлось бы потерять много времени, а оно мне дорого. Бараны слишком жирны и поэтому идут медленно.
— Выбери махари, какой тебе понравится.
— Я предпочитаю лошадей бледа. На них удобнее ездить, чем на верблюжьем горбе.
— Ну так зайди на минуту ко мне в шатер.
— Ты хочешь дать мне еще хлеб? Мне его некуда спрятать, и я его не возьму…
Мавр покачал головой не отвечая и поспешно вернулся в шатер.
«Совсем взволновался мой араб…» — подумал Рибо.
Они вошли оба в большой шатер, с полом, сплошь устланным красивыми яркими циновками и коврами, и уставленный низкими мягкими диванами.
Хасси аль-Биак остановился перед кучкой ковров и сбросил шесть—семь из них. Под ними открылись два старых сундука кедрового дерева, окованных железом.
Потом снял с серебряной цепочки, которую носил на шее, небольшой ключ и отпер один из сундуков, говоря:
— Возьми, сколько хочешь.
У сержанта вырвался невольный крик изумления.
Сундуки были полны цехинами, той старинной монетой, которую когда-то чеканили в Венеции и которую можно теперь встретить у арабов юга Триполитании17, Туниса и Алжира, бережно сохраняющих их и дающих как украшение своим женщинам.
— Бери, сколько хочешь, — повторил мавр.
Рибо отступил на шаг; он не мог оторвать взгляд от этого скопления золота, переливавшегося соблазнительным желтым оттенком, но сказал решительно:
— Нет, Хасси аль-Биак. Провансальский дворянин не продает своих услуг. Хотя я и сержант-легионер, но все же остался честным человеком. Прощай, положись на меня.
— Погоди, в таком случае… Если уж ты не хочешь принять ничего… Он поднял еще несколько ковров и циновок, взял стальную шкатулку великолепной работы и, нажав пружину, скрытую средь искусно вырезанных фиников, открыл ее.
Поискав в ней дрожащими пальцами, он что-то вынул.
— Дай твою руку, — сказал он Рибо. — Ты не откажешься принять кольцо, которое будет всегда напоминать тебе Афзу, потому что оно из ее приданого?
Он взял мизинец Рибо и надел на него золотое массивное кольцо с большой бирюзой.
— Спасибо, Хасси аль-Биак, — сказал сержант голосом, в котором слышалось волнение — Я никогда не расстанусь с этим кольцом, принадлежавшим первой красавице Алжира, которую я очень люблю…
В это мгновение издали послышался приятный женский голос, напевавший одну из тех арабских песен, где повторяется постоянно один и тот же мотив, меланхолический, незатейливый, но в то же время полный своеобразной нежности, производящий сильное впечатление и полностью подчиняющий себе слушателя, как плеск фонтана или журчание ручья, пробирающегося по лугу.
— Дочь встала, — сказал Хасси. — Иди домой, сержант, и спасибо тебе.
Рибо вскинул винтовку за спину, пожал руку хозяину и быстро пошел прочь, насвистывая песенку и не глядя направо.
Хасси стоял у шатра, сложив руки на груди и следя за уходившим, между тем как ветерок играл его белой одеждой.
Легкий окрик заставил его вздрогнуть.
Звезда Атласа, свежая, смеющаяся, вышла из своего шатра; но Рибо уже скрылся в кустах, палимых африканским солнцем.
V. Арабская кровь
Все арабы и бедуины южных дуаров считали Афзу самой красивой и в то же время самой богатой мавританской девушкой Нижнего Алжира. Она соединяла в себе все, что могло вдохновить поэта-мавра: личико алебастровой бледности, глаза миндалинами, черные и глубокие, осененные длинными ресницами, тело стройное, гибкое, с мягкими, нежными движениями, и ротик круглый, как колечко, — по выражению арабских поэтов.
Она была высока и стройна, как пальма пустыни, с маленькими руками и ногами, которые видны были из-под тончайшей шерстяной рубашки красивого покроя с короткими рукавами.
— Что ты смотришь, отец? — спросила она, собирая свои черные как вороново крыло волосы под золотой обруч с двумя рядами подвесок из цехинов.
Хасси аль-Биак вздрогнул и, обернувшись к дочери, ответил:
— Я смотрю на газель, убегающую от шакалов.
— Ты, должно быть, и разговаривал с этой газелью? — спросила Афза, показывая свои зубки, мелкие, как зерна риса, и блестящие, как жемчуг.
Хасси аль-Биак понял, что напрасно было бы отпираться.
— Ты, стало быть, видела человека, заходившего ко мне? — спросил он.
— Из наших шатров всегда можно видеть, не показываясь. Это был сержант из бледа, кому же еще заходить в наш дуар.
— Угадала.
— По крайней мере, он принес поклон от моего милого господина?
— Нет.
Афза сделала изумленный жест.
— Почему? Не было бы ничего дурного, если бы он поручил сержанту передать мне поклон
Хасси аль-Биак не ответил ничего. Афза сейчас же заметила его смущение.
— Что с тобой, отец? — спросила она озабоченно.
— Пойдем в тень моего шатра. В бледе произошли важные события, касающиеся и тебя.
Глаза Звезды Атласа расширились, и в них вспыхнуло мрачное пламя.
— Несчастье! — воскликнула она. — Я видела прошедшей ночью дурной сон. Аллах!
— Аллах!
Хасси нежно взял ее за руку и повел в свой шатер, где усадил на мягкие подушки красного шелка.
— Разве Афза не Звезда Атласа? — начал Хасси укоризненным тоном. — Ведь в твоих жилах течет арабская кровь.
— Объясни же, в чем дело, отец.
— Твой супруг лишен свободы… Он в карцере… У графа течет в жилах такая же кипучая кровь, как у сынов пустыни; он возмутился против вахмистра, распоряжающегося теперь в бледе, пока отсутствует капитан, и бросил ему в лицо ранец…
