Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Покончив с ружьем, Назарка убрал со стола посуду, смел крошки и начал выводить буквы, которые нарисовал дядя Гоша... Вошли командир взвода и отделенный. Фролов был взволнован и озадачен. Папаха залихватски сдвинута на затылок, шинель распахнута. Тепляков, по обыкновению, был спокоен и сдержан, хотя и его вид насторожил Назарку.
— Выходи строиться! — подал команду взводный.
Небольшой отряд замер в ожидании. Фролов прошел вдоль строя, пытливо вглядываясь в знакомые лица бойцов.
— Товарищи красноармейцы! — Голос командира взвода звучал торжественно и приподнято. — Выкормыши мировой хищнической буржуазии, якутские белобандиты, стянули к городу большой кулак — все свои наличные силы. Они мечтают уничтожить власть рабочих и крестьян, завоеванную нашей кровью. Они вновь хотят надеть позорное ярмо рабства на бедняков и хамначитов. Белым бандитам помогают всякие-разные иностранные банкиры, капиталисты и помещики!.. Товарищи красноармейцы! Наступил решительный момент. Противник готовится завладеть городом, чтобы потом выступить на подмогу своим сподвижникам под Якутск. Мы застряли у них горше, чем кость в горле. Если они одолеют нас здесь, значит, смогут развивать подлую войну и дальше, несправедливую войну против освобожденных от ига капитала рабочих и крестьян! Лучше все, как один, поляжем, но не пустим врага в город! Жизни свои не пожалеем за дело революции!
Бойцы стояли не шелохнувшись, навытяжку и слушали с окаменевшими лицами. Назарка мало что понял из горячей речи взводного, но по общему настроению красноармейцев, по тому, с каким вниманием они слушали своего командира, он сообразил, что произошло что-то очень важное.
— Да здравствует вождь мировой революции товарищ Ленин! Да здравствует партия большевиков и пролетариат — могильщик капитализма! — закончил Фролов, перевел дыхание и объявил: — Сейчас в полном составе выступим на дополнительное укрепление обороны! Мобилизовано все трудоспособное и сознательное население!
Посуровевшие красноармейцы разошлись без обычного гвалта и шуток. Многие сгрудились вокруг дяди Гоши и о чем-то тихонько расспрашивали его. Назарка тоже начал было протискиваться поближе к отделенному, но Фролов, обмахивавший папахой залоснившееся лицо, поманил его к себе.
— Перебежчик Семен Чыбычахов в наш отряд просится, — сказал он. — Обязательно, говорит, хочу быть рядом с Назаркой! Быть по сему! В ваше отделение и назначили. Ступай в штаб, приведи своего земляка!
Назарка весело побежал к большому дому. Разве не отрадно, когда возле человек, знакомый тебе с детства, знавший твоих отца и мать, не раз бывавший в юрте, в которой ты родился!
Утрамбованный на тропинках снег размяк и с хрустом продавливался, если сильно давануть на него пяткой. Солнце стояло высоко и ослепительно сияло. Оно было замкнуто в огромный круг, по которому, казалось, безостановочно и плавно катились волны всевозможных цветов и оттенков. На стенах строений и на заборах выступили темные пятна. Они, словно живые, увеличивались в размерах, отпуская книзу щупальца-струйки. С крыш и с подоконников свесились тонюсенькие, до отказа наполненные радужным светом сосульки. И когда с них срывались капли, создавалось впечатление, что это, подарив миру мгновенный блеск, закатилось малюсенькое светило. На пригреве у хотонов, позабыв о жвачке, блаженно дремали коровы.
Весна. Назарка придержал шаг, вздохнул глубоко, всей грудью и с улыбкой посмотрел вокруг. О многом ему сейчас вспомнилось, о многом подумалось, но только не о войне.
Назад они шли вдвоем. Семен еще не освоился в новой обстановке и настороженно озирался по сторонам. Он ни на миг не выпускал из своей цепкой руки Назаркин локоть.
— Пожалуй, скоро будет большой бой, — заметил Назарка, прислушиваясь к непривычной тишине. Сейчас он чувствовал себя более старшим и более опытным, чем его взрослый спутник.
— Э, однако, дня через два воевать пойдут, — подумав, ответил Семен. Он шлепал по размякшей дороге протершимися подошвами и сопел. — В отряде толковали: у Павла разговор был, будто у какого-то начальника праздник скоро, шибко гулять будут! Корову трехтравую и жеребенка славного должны забить, языки оленьи привезли.
В самом деле, несколько суток от опушки не прозвучало ни одного выстрела. Однако дозорные неприятеля неусыпно следили за городом и две подводы, рискнувшие выехать за сеном на ближний алас, обратно не вернулись.
Дела в эти дни, как и обычно, у Назарки хватало. Вместе с бойцами он улучшал оборонительные сооружения. В ряде мест красноармейцы так залили водой вал и подступы к нему, что без коньков там и делать было нечего. Честно наломавшись на работе, Назарка немного отдыхал в «казарме», затем принимался за букварь. А тут еще Семен не отходил от него ни на шаг. Назарка посвящал его во все тонкости и хитрости отрядного бытия. А когда он склонялся над бухгалтерской книгой и выводил замысловатые буквы, Семен затихал и с немым благоговением наблюдал за действиями паренька.
На рассвете взвод Фролова подняли по тревоге. Красноармейцы расхватали оружие и через минуту были на своих местах. Вдоль опушки накапливались, на ходу рассыпались в цепь беляки. Зачастили одиночные выстрелы. Потом слитно громыхнул залп. Торопливо, словно стараясь опередить один другого, застучали пулеметы. Густые цепи врага, подобные ничем не удержимому обвалу, приближались к линии обороны. В морозном утреннем воздухе повис туман, образованный пороховой гарью и испарениями человеческих тел. Пули напоминали ос, растревоженных в своем гнезде и роем бросившихся на обидчика.
Залпы, пулеметные очереди, отдельные выстрелы, победные выкрики и вопли раненых, слова команды и матерщина — все слилось в сплошной переливчатый гул, страшной лавиной надвигалось на город.
Лежавшим красноармейцам становилось жарко. Пот застилал глаза, мешал смотреть. Назарка нетерпеливо сшибал его тыльной стороной руки, коротким взмахом поправлял шапку и вновь припадал к нагревшемуся ружью. В те минуты он ни о чем не думал, не испытывал ни радости, ни страха, ни горечи, ни сожаления. Автоматически, выработавшимися со временем движениями он загонял патрон в казенник, навскидку ловил цель на мушку и нажимал на теплый от пальца спусковой крючок. Иногда выбитый пулей из балбаха закаменевший осколок коровьего навоза впивался в лицо, и бисеринки крови, прочертив по щеке алые полоски, застывали на воротнике. Назарка ничего не замечал и не чувствовал боли.
То тут, то там вдруг вздрогнет красноармеец, привскочит, будто послышалась ему команда: «Вперед! В атаку!», и медленно осядет или опрокинется на бок. Вот уже винтовка выскользнула из разжавшихся пальцев, и убитый сполз вниз. Но некогда было смотреть, как умирали красные бойцы. Пододвинется другой красноармеец на освободившееся место, приладится, чтоб было поудобнее, и на время позабудет о товарище. Нет, вспоминали о них, когда в подсумках у живых не оставалось патронов... Легко раненные, наскоро перевязавшись, оставались в строю. Тяжело раненных волоком оттаскивали до ближней юрты. Там сдавали их на попечение бледных, но мужественно ведущих себя женщин, которых собрал Чухломин.
