Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
То тут, то там вдруг вздрогнет красноармеец, привскочит, будто послышалась ему команда: «Вперед! В атаку!», и медленно осядет или опрокинется на бок. Вот уже винтовка выскользнула из разжавшихся пальцев, и убитый сполз вниз. Но некогда было смотреть, как умирали красные бойцы. Пододвинется другой красноармеец на освободившееся место, приладится, чтоб было поудобнее, и на время позабудет о товарище. Нет, вспоминали о них, когда в подсумках у живых не оставалось патронов... Легко раненные, наскоро перевязавшись, оставались в строю. Тяжело раненных волоком оттаскивали до ближней юрты. Там сдавали их на попечение бледных, но мужественно ведущих себя женщин, которых собрал Чухломин.
Пуля попала Фролову в руку, но он продолжал стрелять. При каждом движении из дырки на рукаве сыпались красные шарики. Тепляков то и дело утирал со лба кровь, заливающую глаза. Пуля скользнула по виску.
Беляки подходили по всем правилам — перебежками. Тут вскочил отрядник, потом в другом месте, еще, еще. Не уследишь: в глазах рябило. И все ближе, ближе. Уже отчетливо стали видны опухшие, изможденные лица, разгоряченные спиртом и бегом. Вот белоповстанцы поднялись все разом.
Левее группа белых, забросав красноармейцев «лимонками», прорвалась через вал и бросилась в город. Немало их было — несколько десятков. Кажется, конец. Перебьют с тыла...
— Ни с места! — рявкнул Тепляков и швырнул в скопившихся перед валом врагов гранату.
Закусив губу, Коломейцев устранил в своем автомате Шоша перекос патрона, почти в упор длинной очередью хлестнул по наступающим.
Нет, сражение еще не кончилось. Оставив тюрьму под охраной одного часового, комиссар с конвойными и несколькими работниками ревкома — среди них был однорукий — бросились на прорвавшихся повстанцев. Перекатисто рванули гранаты. Заработали штыки, пошли в ход приклады. Сошлись грудь в грудь. Стиснув зубы, били наотмашь, что было силы.
Ни один белобандит из проникших в город не вернулся к своим. Задыхаясь, хватая разинутым ртом воздух, Чухломин добежал до балбахов и упал, точно подсеченный. На губах его пенилась кровь.
Пять раз лес извергал из себя орущие цепи белых и пять раз укрывал под своими сводами их поредевшие ряды. Перед оборонительными сооружениями снег был изрыт, истоптан, словно его неоднократно избороздили, перепахали вдоль и поперек. Перед участком отделения Теплякова убитые лежали ровной лентой, будто трава, срезанная литовкой. Это поработал автомат Коломейцева. На пространстве от опушки леса до вала виднелись неподвижные человеческие фигуры. И чем ближе к городу, тем больше их было... Раненые кричали, плакали, молили о помощи, проклинали. Но слабые человеческие голоса тонули в сумятице боя. Кто был в состоянии, ползком пробирался к лесу, теряя на снегу кровь. Другие же лишь немощно вскидывали руки, делая слабые попытки встать.
Незаметно спустился тихий прозрачный вечер. Зашедшее солнце в розовое и нежное расписало редкие облака.
Стрельба мало-помалу прекратилась.
Красноармейцы поднимали головы, оглядывались, не веря тишине, и отрывали от винтовок грязные, онемевшие от невероятного напряжения и холода пальцы. На обветренных губах появились улыбки, первые улыбки за сегодняшний день — робкие и застенчивые. И все, словно по призыву, прежде всего взялись за кисеты.
— Похоже, на этом спектакль закончен, — заметил Фролов, осторожно касаясь поврежденной руки.
— На сегодня — да! Занавес опущен!
— Теперь можно и перевязочку поаккуратнее сделать.
За юртой взводный сдвинул с левого плеча шинель. Поверх потемневшего рукава гимнастерки была намотана тряпица, пропитавшаяся кровью.
— Мастери ладом! — хмуро приказал он старшине Кеше-Кешичу, исполнявшему на добровольных началах обязанности отрядного лекаря. — Кость, кажись, не повредило.
— Сходили бы в больницу, товарищ командир взвода. Там доктор вжик-швык и — готово! — посоветовал Кеша-Кешич, наперед зная, что Фролов никуда сейчас не уйдет, и полез в сумку за бинтами.
— Чуть-чуть не свалила! — улыбнулся Тепляков, показывая на висок. Правая половина лица была в засохшей крови. — Благо, только слегка поцеловала, зазнобушка!
Чухломин, покачиваясь, сидел на снегу. Схватившись руками за грудь, он тяжело, всхлипывающе дышал.
На опушке, задернутой тенью, появилось несколько человек. Размахивая белым флагом, они пошли к городу и старательно обходили неподвижные человеческие тела.
— Эй, красные! — донеслось до укреплений. — Не стреляйте! С предложением к вам! Дело есть!
— Пусть идут, — сказал Чухломин, с трудом утвердившись на подгибающихся ногах.
Комиссар положил руку на плечо Теплякова, и они медленно двинулись навстречу парламентерам. Остановились в нескольких саженях друг от друга.
— Командование якутской свободной добровольческой армии предлагает заключить перемирие до восхода солнца завтрашнего дня, — часто моргая воспаленными веками, шепеляво говорил белоповстанческий представитель. — И вы и мы веруем в одного господа-бога и материмся одинаково. И что бы там ни было, должны выполнять Христовы заповеди. Исходя из соображений гуманности и человечности, мы предлагаем прекратить военные действия на упомянутый мною срок. Каждая сторона за это время подберет своих раненых. Об убитых нечего упоминать: они не прокиснут. Но бросить на произвол судьбы несчастных, нуждающихся в немедленной помощи, — христианская мораль запрещает!
Пока парламентер говорил, тщательно подбирая слова, Чухломин медленно обводил взглядом поле боя, вслушивался в крики и стоны.
— Наших, положим, здесь нет, — устало заметил он. — Но все равно мы согласны на перемирие, руководствуясь теми же принципами, что и вы... Наши условия: санитары должны быть без оружия, с белыми нарукавными повязками. Не больше двадцати человек. Вместе у наших оборонительных сооружений не собираться. Захваченные нами в плен здоровые и раненые обмену не подлежат! Стрельба запрещается!
— Это само собой разумеется! — покривил губы парламентер.
— Я не профессиональный военный и не все параграфы знаю! — отрезал Чухломин.
— Хорошо! Ваши условия будут строго выполняться... Итак, ни одного выстрела до восхода солнца завтрашнего дня!.. Желаю вам всего доброго! — поклонился вражеский уполномоченный.
Весь этот трудный, запомнившийся почему-то лишь отдельными эпизодами, день Назарка провел возле Теплякова. Патронов, снаряженных заблаговременно, хватило ненадолго. Назарка воспользовался винтовкой Усова, который, неестественно прогнув спину, лежал рядом. Небольшое круглое отверстие виднелось над переносицей. От него к незрячему глазу растрепанной, в три пряди, веревочкой протянулась заледеневшая кровь. Левая бровь, пропитанная ею, была значительно толще и мохнатее правой.
