Александр Мартынов - В заповедной глуши
Заученными движениями, в которых не участвовал мозг, Валька работал топориком, и через короткое время был готов каркас укрытия, как две капли воды напоминавший рисунки из учебников по выживанию.
Валька старательно застелил решётку лапником, поплотнее забросал его сверху снегом. Лапником же выстлал «спальное место», раскатал на нём спальник, поставил рюкзак. Прикатил облюбованные куски берёзок — толстые, мощные, хотя уже подтрухлявленные. Ото всей этой работы мальчишка взмок и совершенно не ощущал холода, а вот когда присел разжигать костёр — понял, что уже не меньше минус тридцати. А к утру набежит и все сорок, похоже.
Валька усмехнулся в темноту за разгорающимся огнём. Поставил рядом карабин и начал стаскивать меховые сапоги. Устроил их сушиться, поставил ноги в носках на лапник. Ровное и сильное тепло лилось на него, отражалось от навеса и окутывало надёжным ласковым коконом. Мальчишка расстегнул полушубок и, наклонившись к рюкзаку, начал доставать из него продукты.
Нарезанный хлеб в полиэтиленовой плёнке Валька в рюкзак не клал — нёс за пазухой, чтобы тот не промёрз. И не прогадал — консервы подёрнулись ледком прямо в банках. Но это ничего — оттают, а вот размороженный хлеб начинает крошиться и теряет весь вкус.
Из горлышка открытого термоса повалил пар, резко пахнущий смородиной, брусничным листом и летом. Валька поймал себя на том, что улыбается этому запаху. Пробормотал: «Ты совсем уже… дошёл,» — и плеснул в кружку травяной чай. Положил на неспешно горящее бревно в ряд три толстеньких обрубка. Огонь пригас на время, но потом разгорелся сильнее, темнота расступилась, увеличился светлый круг. Между сугробами пролегли чёрные тени, звук горящего дерева приглушил звон ручья.
Валька неспешно жевал, глядя в пламя. Взмётывались и гасли оранжевые язычки. И в такт им появлялись и исчезали мысли. Валька ни о чём специально не думал — просто в голове всплывало то одно, то другое. Пока не возникла одна — главная — мысль.
Кто я, думал Валька. Не в смысле, что сейчас я — никто…нет. А кто я? Валька Каховский, что я такое? Раньше всё было ясно. Я был ученик, сын, товарищ, немного — художник и музыкант, и это имело смысл, имело перспективу, так сказать. Но кто я сейчас? Может быть, отец… или де ла Рош… или даже Игорь Игоревич — они могли бы объяснить. Но тогда этот вопрос не приходил в голову. А сейчас кого спросить? Михала Святославича? Он, может быть, подскажет. Но сейчас хочется разобраться самому: кто я и зачем я? Ведь должна же быть у моего существования какая-то цель? Вообще никто не живёт бесцельно. Или живут? Или не должны жить, но живут? Есть. Пить. Спать. Смеяться. Ходить в лес на охоту. Разве этого достаточно?
Валька поднял голову. Сперва глаза, привыкшие к свету костра, ничего не видели. Но потом в чёрном небе проклюнулась звезда. Ещё. Ещё… И вот уже весь небосвод над прогалиной переливается искристой тканью.
Тихо отставив кружку, Валька прилёг на спину, устроив голову на лапнике. «La Petite Fille De La Mer, — подумал он, глядя на эти звёзды. И вспомнил эту музыку — исполнение Vangelis. — Как будто звёзды медленно переливаются в чёрном небе. Как сейчас… Если мама и отец погибнут, — он сделал над собой усилие, чтобы додумать эту мысль, — то, может быть, цель моей жизни — месть? Витька, наверное, и не думает об этом. Впервые за столько лет он живёт по-человечески — ему этого достаточно. Он, наверное, уже забыл про тот разговор на сеновале, в мае… Но мне?..»
Он поднялся, медленными движениями убрал за собой. И сел на спальник, сжавшись в комок — подбородок на коленках, руки обхватывают ноги.
«Оказывается, я очень мало знаю о жизни. Этот волк знает, наверное, больше моего — о настоящей жизни, конечно. Может быть, спросить его?» — пришла в голову смешная мысль, и Валька позвал темноту:
— Эй…
Морозный лес не ответил. Валька усмехнулся. Далёкие предки умели слышать слова в дуновении ветра, в плеске воды, в вое зверя. Он — не умел, а жаль. Хотя, может, это всё обычные легенды, суеверия. И всё-таки неплохо было бы получить ответ от чего-то большего, чем ты сам.
От бога? Валька прикрыл глаза, ощущая щекой жар огня. В бога не верилось. Совсем. Де ла Рош верил, например, да ещё как. А Михал Святославич о боге не говорил никогда. Если бы всё было так просто: помолился и на душе стало легче… Валька пробовал молиться одно время, особенно первые месяцы после разлуки с родителями, хотя никому не говорил об этом, конечно. Ну и что? Оставалось скверное чувство собственной униженности от просьб. И нелепости этих просьб. Наверное, Витька был прав, когда говорил, что Бог — это просто совесть. А совесть не может ответить на вопрос, кто ты есть. Она просто говорит, какой ты. А это не одно и то же. Совсем не одно и то же…Может быть, могла бы что-то посоветовать Мора? Но встреча с ней временами казалась Вальке просто сном — диковато-прекрасным…
…Валька резко вскинулся, открывая глаза. Его рука сама собой метнулась к карабину… и замерла над холодным металлом ствола.
Костёр горел, хотя и тише. А по ту сторону огня — в каких-то двух метрах — сидел волк.
То, что это ОН,Валька понял сразу. Широкогрудый, остроухий, с плотным меховым «воротником» вокруг мощной шеи, размером не меньше Белка, волк сидел, подстелив под себя хвост, расставив сильные передние лапы — и разглядывал человека в упор, прямо через костёр, отблески которого медленно танцевали в непроницаемых глазах зверя. На холке и голове лежал нетающий снег. Пасть волка была сомкнута, но от этого он почему-то выглядел ещё более жутко, чем если бы скалился.
Валька, не двигая правой рукой, левую стал медленно подносить к ножнам, лежавшим за рюкзаком. Волк не прыгнет через костёр, это же ясно. И, едва мальчишка это понял, как ощутил, что ему…
Да. Ему не хотелось убивать зверя.
Плавным движением он сел прямее. И положил руки на колени, молча показывая волку, что они пусты. Волк следил за движениями человека глазами, оставаясь неподвижным. Потом застыл снова, и они — мальчишка и волк — смотрели друг другу в глаза через колышущийся в морозном воздухе огонь.
Валька не взялся бы сказать, сколько это продолжалось. Но в какой-то момент он вдруг понял, что перед ним сидит не волк.
Подстелив под себя полу тяжёлого кожуха, на Вальку смотрел мальчишка его лет. Худощавый, с непокрытой головой, со спутанными пепельными волосами, из-под которых поблёскивали внимательные глаза. В высокие добротные валенки-бурки, подшитые и окантованные кожей, были заправлены тёплые штаны, а на шее — поверх высокого горла грубого свитера, под распахнутым кожухом — алел галстук, как у многих здешних ребят и девчонок. Лицо мальчишки казалось Вальке смутно знакомым, но он не мог вспомнить — откуда?
