Александр Мартынов - В заповедной глуши
В комнате было тихо. Валька поднял голову от гитары и улыбнулся:
— С новым годом всех, ребята.
— И девчонки! — завопила от дверей Ирка. — Пошли в снежки играть, я говорю!
Все с возобновившимся шумом и гамом стали вылезать из-за стола…
… — Снегу не будет конца.Хлопьев обвал с высоты.У моего лицаШаришь вслепую ты.
Каплями снег на губах.Привкус талой воды.Спит под снегами река.Снег завалил сады.
Из снеговой темнотыТихо подходят сны……В мире, где я и ты,Будет лишь снег — до весны.
Алька стояла, прислонившись затылком к сосне и сомкнув за ней пальцы. Лицо девчонки было строгим и задумчивым. Витька сидел на обмахнутом от снега пеньке напротив неё, в каком-то метре — глядел на девчонку снизу вверх.
— Какие хорошие стихи, — сказала Алька, глядя поверх головы мальчишки. Витька печально усмехнулся:
— У меня о зиме не только такие есть… Хочешь? Вот…
Асфальт безжалостен зимой.Лежат замёрзшие тропинки.Но вас — они ведут домой.Я вижу, как спешат ботинки.
А вы торопитесь бежать,От ветра спрятав в шарфы лица.Мимо нахохленных бомжат —Визитки «северной столицы»
От люка — хоть чуть-чуть тепла,Но так усталость навалилась…И за громадой из стеклаЗа час до срока солнце скрылось…И это значит — день прошёл.Мороз вступил в ущелья улиц.Сосед мой плачет — хорошо.Другой не плачет — словно умер.
Хочу, чтобы вернулась осень.У Ромки на щеке — слеза.И зелень цифры «38»Как бритва, режет мне глаза.
Табло термометра не гаснет.Как надоедлив этот свет…Нам некуда идти сегодняИ на еду надежды нет.
Мы прижимаемся плотнееИ Ромка шепчет: «Не хочу…»А Колька — он совсем не греет…Мне лень проверить. Я молчу.
А изо рта курится пар…Я буду ждать и жить упрямо,И будет солнышка пожар,И, может быть, воскреснет мама…
— Иди сюда, — попросила Алька. Но Витька неожиданно замер и прошептал:
— Что это он?
— Кто? — удивилась Алька, прослеживая направление его взгляда. И увидела Вальку.
Сбросив капюшон — осыпавшийся с какого-то дерева снег лежал на длинных волосах — Валька вышел на полянку за деревьями. Он был хорошо виден Витьке и Альке — на серебряном снегу, освещённый вылезшей из-за снеговых облаков луной. Валька был один……Нет, не один! Мальчишка и девчонка за деревьями оцепенели.
Прямо перед Валькой, замершим в центре полянки, быстро светлело пятно. С неровными краями, но в основе своей прямоугольное. И там, в этом пятне, всё явственней проступала высокая серовато-жёлтая трава… прозрачное жаркое небо… песчаного цвета камень какой-то дороги…
— Что такое? — пробормотал Витька изумлённо. Но Алька вдруг вскрикнула:
— Он же хочет уйти! Насовсем! Скорее! — и первая рванулась через подлесок наперерез Вальке, уже шагнувшему к светлому прямоугольнику…
… — Ну и что ты задумал?! — Витька яростно тряхнул друга, сидящего в снегу, за обтянутые курткой плечи. Сам он стоял на коленях перед ним. Алька тяжело дышала рядом. — Что ты задумал, что за хреновы фокусы?! Что за Гарри Поттер, блин?!
— Зачем? — скривился Валька. — Ну зачем вы… я никому тут не нужен…
— Балда!!! — заорал Витька и ударил Вальку в нос. Тот запрокинул голову, прижимая лицо сложенными ковшиком руками и глядя испуганно-удивлённо. — Балда!!! А я?! А я как же?! Как я без тебя?! Ты мне, мне нужен!!!
— Правда? — спросил Валька, отнимая окровавленные ладони от лица. Шмыгнул носом.
— Кривда! — огрызнулся Витька. — А если бы… раз — и всё?! Куда я без тебя?!
— И придумал тоже. Это ведь так захотеть ещё надо, чтобы… — Алька не договорила. Валька, хлюпая, вытирал лицо снегом. Витька зло смотрел на него.
— Ладно, — вздохнул Валька. — Если правда, то… вот…
И он треснул Витьку в нос.
26
В лес спустились синие сумерки, когда Валька вышел к ручью.
Мороз крепчал. Всё отчётливей яснели в небе звёзды, а дальний закат горел над горизонтом, как остывающая сине-алая полоса вынутого из горна клинка. Дыхание замирало в воздухе плотными облачками пара, звон ручья казался прозрачно-стеклянным, как сама вода в нём, когда Валька, стряхнув трёхпалую рукавицу в снег, встал на колено на бережке.
От воды заломило не только зубы, но и лоб. Валька сдвинул на затылок шапку, вытер снегом лицо и выпрямился на лыжах. Ясно было, что сегодня он уже никаких следов не разыщет, да и времени-то до темноты осталось едва-едва разбить лагерь.
Сбросив лыжи, мальчишка достал из чехла топорик и огляделся, выбирая место получше. Никакого страха перед предстоящей ночёвкой он не ощущал, скорей, досаду при мысли, что волк провёл его так ловко. Но вскоре досада сменилась уважительным восхищением. Какой смысл досадовать на зверя? Он живёт по своим законам, не по человеческим. Так говорил де ла Рош, так говорил и Михал Святославич, и Валька склонен был с ними согласиться.
Он улыбнулся, вспомнив спор, который затеял сам же сегодня утром, когда они с дядей Михалом наткнулись на следы Одинца. Что-то заело в Вальке — и он поклялся, что выследит волка. Даже если неделю придётся жить в лесу. Михал Святославич усмехнулся и только окончательно раззадорил мальчишку. И вот результат… Хорошо ещё, что снег всё-таки лёг и настала — с диким опозданием, после почти апрельских дней января — «реальная» зима. Хоть лыжи можно в ход пустить…
Заученными движениями, в которых не участвовал мозг, Валька работал топориком, и через короткое время был готов каркас укрытия, как две капли воды напоминавший рисунки из учебников по выживанию.
Валька старательно застелил решётку лапником, поплотнее забросал его сверху снегом. Лапником же выстлал «спальное место», раскатал на нём спальник, поставил рюкзак. Прикатил облюбованные куски берёзок — толстые, мощные, хотя уже подтрухлявленные. Ото всей этой работы мальчишка взмок и совершенно не ощущал холода, а вот когда присел разжигать костёр — понял, что уже не меньше минус тридцати. А к утру набежит и все сорок, похоже.
Валька усмехнулся в темноту за разгорающимся огнём. Поставил рядом карабин и начал стаскивать меховые сапоги. Устроил их сушиться, поставил ноги в носках на лапник. Ровное и сильное тепло лилось на него, отражалось от навеса и окутывало надёжным ласковым коконом. Мальчишка расстегнул полушубок и, наклонившись к рюкзаку, начал доставать из него продукты.
