Приключения бригадира Этьена Жерара - Артур Конан Дойль
Но скажите, друзья мои, какой гусар согласится продолжать путь после битвы? Надо и отдохнуть. Требовать от гусара, чтобы он скакал без передышки, значит требовать невозможного.
Кроме того, я рассчитывал, что, дав Виолетте час отдыха, я окончу путешествие, по крайней мере, тремя часами ранее. Да и сам я чувствовал потребность в некотором отдыхе.
Соскочив с седла, я привязал Виолетту к забору и вошел с прочими гусарами в дом.
Когда дом был очищен от трупов, я начал поить и кормить Виолетту. Моя лошадка весело принялась за еду. Потом я снова вернулся в дом, имея в виду что-нибудь перекусить. Я хотел подкрепиться,чтобы после этого ехать до Парижа без всяких остановок.
Я вам рассказывал об очень странных событиях, которые случались со мной, но то, что я вам расскажу сейчас, прямо-таки удивительно. Да, друзья мои, много странного видел я на своем веку. Гусар, на обязанности которого лежит нести передовые караулы, производить разведки и все время находиться между враждующими сторонами, должен быть готов ко всему.
Когда я вошел в дом, то увидал Бувэ: он стоял в коридоре и ждал меня.
— Не выпьем ли мы вместе бутылку вина? — предложил он.
— А есть ли у нас время?
— Конечно, есть. Мы эту историю живо покончим, а затем — марш назад! В соседнем лесу стоят десять тысяч пруссаков под командой Тейльмана.
— А где вино? — спросил я.
— Если есть два гусара, то можно сказать наперед, что они всегда найдут место, где хранится вино.
Взяв свечку, Бувэ провел меня по каменной лестнице вниз, в кухню. Там, в углу находилась небольшая дверь, за которой оказалась новая узкая лестница винтом, ведшая в погреб. Казаки успели прежде нас побывать там. Об этом свидетельствовали пустые бутылки, разбросанные на полу.
Погреб у мэра оказался прекрасный; он, видно, понимал толк в вине, а я… Надо вам сказать, что у меня есть слабость к благородным, напиткам, и я люблю проводить время в погребах. Я любовался всевозможными винами: здесь были и Шамбертен, и Грав, и Аликанте; бочки с красным и белым вином манили глаз. Старик Бувэ стоял со свечей в руках; он аппетитно поглядывал во все стороны и в горле у него слышалось какое-то бульканье. Он был похож на кота, который добрался до сливок.
Наконец, Бувэ остановился на бургонском и протянул руку к бутылке. Но в эту минуту наверху раздался оглушительный ружейный треск, топот и такие вопли и крики, каких я никогда не слыхивал.
Мы поняли, что на нас напали пруссаки.
Бувэ был храбрый человек. Я должен заявить это по чести. Он обнажил саблю и бросился вверх по каменной лестнице, звякая шпорами. Я последовал за ним. Но едва мы успели выйти из кухни, как пруссаки наверху огласили весь дом оглушительным и торжествующим криком. Очевидно, дом был ими взят.
— Все кончено! — воскликнул я, хватая Бувэ за рукав.
— Нет, есть еще один человек, который должен умереть, — закричал Бувэ и, вырвавшись, бросился вверх по лестнице, как безумный.
Будь я на месте Бувэ, я поступил бы точно так же, как он, и тоже пошел бы на смерть. В том, что немцы напали на нас врасплох, был виноват он, так как не расставил караулов. Несмотря на это, я все же хотел броситься вслед за ним, но потом одумался. Мне нужно было заботиться о своем деле. Если немцы меня схватят, то к ним в руки попадет врученное мне императором письмо первостепенной государственной важности.
Рассудив таким образом, я предоставил Бувэ умирать в одиночестве и вернулся опять в подвал, при чем тщательно прихлопнул за собой дверь.
Будущее мне представлялось отнюдь не в розовом свете. Когда поднялась тревога, Бувэ уронил свечу и она потухла. Я ползал в темноте, ища ее, но ничего, кроме пустых бутылок, нащупать не мог. Наконец, я нашел свечу, закатившуюся под бочку, и стал зажигать ее, но все мои усилия были тщетны. Очевидно, фитиль намок в вине. Обрезав фитиль саблей, я зажег свечу без дальнейших затруднений.
Но что делать дальше — я совершенно не знал. Негодяи пруссаки наверху отчаянно орали. Вероятно, их было тут не менее нескольких сотен. Я был уверен, что некоторые из них скоро ощутят потребность промочить горло и явятся сюда, в подвал.
И тогда… тогда конец и блестящему воину-гусару, и поручению императора, и почетной медали.
Я подумал о моей бедной матери и императоре и не удержался, чтобы не заплакать. Бедная матушка лишится прекраснейшего сына, а император будет ошеломлен, лишившись лучшего кавалерийского офицера во всей своей армии.
Но огорчение мое было мимолетно. Я отер глаза и сказал, ударяя себя в грудь:
— Будь мужествен! Будь мужествен, мой храбрец! Возможно ли, чтобы человек, выбравшийся благополучно из Москвы и даже не отморозивший себе носа в России, умер во французском подвале?
Это меня так ободрило, что я вскочил с пола и стал ощупывать пакет императора. Письмо зашелестело, и этот шелест доставил мне величайшее удовольствие.
Сперва я, было, думал поджечь дом и, воспользовавшись суматохой, бежать, но потом я решил спрятаться в пустой бочке и стал ходить по погребу, отыскивая подходящую бочку. И вдруг, о радость! В стене я
