От дороги и направо - Станислав Борисович Малозёмов
Внезапно время щёлкнуло и рвануло вперед, догонять себя же. Я вынул пальцы из ушей и, оглушенный гулом ферм, вынырнул с вольного простора в купе.
– Ну? – спросила Наталья. – Видел волю откуда её птички видят? Хотел бы птицей стать?
– Смотря какой птицей. – я усиленно пробовал вернуть волос, вставший дыбом, на законное его место в бывшей прическе. – Гусем, к примеру, не хотел бы. Это ж надо каждую осень всё бросать. Работу, маму с папой, друзей, и чесать на юг согласно инстинкту. На своих двоих крыльях. Потом обратно. А жить когда? Вот орлы не летят на юг. Но до орла я пока не дотягиваю.
– Да ладно тебе! – она улыбнулась, намочила мне волос горячей водой из бойлера и причесала гребнем. – Пусть так лежит волос. Сохнет пусть. Ты, парень, уже орел. В зеркало хоть смотришь иногда? Только пока молоденький, необлётанный. Подрастешь – сам поймёшь, что орел. Ты вон грязный сейчас и обтрепанный. Хуже гуся из лужи. А отмоешься, переоденешься да подрастешь лет на пяток – орел из тебя будет, я те дам!
– Мне вообще-то двадцать восемь. Подрос вроде, – мне стало неловко. Взрослый ведь мужик, а принимают за пацана-малолетку. Я глянул в зеркало и молча вышел из проводницкой каморки.
– Обиделся что ли? – крикнула вслед Наталья. – Ну и зря. Вы мужики, после тридцати пяти – мужики. Это нормально. Природа так сделала. Не злись.
Я подошел к своему купе, но заходить не хотелось. Стал глядеть в окно.
После Волги пошли мелкие, круглые и длинные озерца с крохотными островками. Озерца затянуло тиной и они отсвечивали зелёным. На островках лохматились под ветерком березки невысокие, по берегам росли ракита и тальник. Между ними паслись коровы с выменем до самой травы, козы и почему-то только белые куры с алыми как кровь гребешками. В стороне от коров бегали добрые на вид маленькие и большие собаки, не помнящие своих пород, а по-над бережками, под тальником играли в карты мужички без маек, в закрученных до колен штанах и босые. Была среда. Рабочий крестьянский день. Перед окном мелькнула большая табличка на столбе: «Пос.Нижние Вязовые». Посёлок просматривался насквозь. Он был ниже железнодорожной насыпи. По пяти улицам ходили люди с ведрами, лопатами и топорами. Ездили тракторы «Беларусь» бесцельно и хаотично, что-то пылило за поселком. Наверное, там был ток зерновой. Или кирпичный заводик. Жизнь у реки уводила людей работать на реке. В поселке оставались те, кто Волге был не нужен. Промелькнула деревенька, пошли поля пустые, скошенные, холмы, овраги. Нормальный российский ландшафт. Я глядел на эту бегущую, но не меняющуюся картинку, и тосковал по нашей степи. С ковылём, разнотравьем, шампиньонами вдоль проселочных дорог и куропатками, вылетающими низко над степью из гнезд, уводя опасность для малышей за собой.
Пошел в купе. Муж и жена спали. Было чуть больше полудня. На столике лежала всякая дорожная еда и колода карт. Я аккуратно встал ногами на противоположные нижние полки, снял с ниши портфель. На вторую полку выложил из него всё и стал неторопливо жевать крошки от пряника. Жевал долго и задумчиво. В бутылке оставалось воды глотка на три. Сделал глоток. Остальное приберег. Ехать было ещё долго. Сутки. Заглянула Наталья.
– Может, тебе газет разных принести? Почитаешь. По дороге больше ничего такого интересного до Урала не будет, – она поправила постель на второй полке. – Ложись сюда. Теперь до Кустаная никто ничего проверять не будет. Ложись. А я сбегаю за газетами в восьмой вагон к Рашиду. У него этих газет библиотека целая. Со всех вагонов после смены ему сносят. Любитель он почитать всякие советские сказки про светлое будущее. И уверен, что он его тоже строит на своём рабочем месте. Чудик, короче.
Она ушла, оставив после себя лёгкий запах угля из бойлерной и терпкий аромат неизвестных мужчинам духов. Я взял подушку, бросил её к окну, растянулся на простыне, укрылся одеялом тонким и сразу провалился в мертвый сон без сновидений и реакций на окружающую, несущуюся по рельсам в Казахстан, действительность.
– Эй, вставать пора! – Наталья стояла прямо перед моим лицом и будила меня свежим ветерком, исходящим от пачки газет, которой она как веером махала у меня перед носом. – Ты почти сутки спал. Мы с Урала свернули уже. Пять минут до границы с Казахстаном. А там первая большая станция – Тобол.
– Тобол…– Повторил я. Значит, проснулся. – Уже Тобол? Как это? Так я же дома почти. Сто километров.
Руки сами стали упаковывать валявшиеся на полке бумаги, вещи мелкие, камеру. Наплыло суетливое волнение. Руки почему-то мелко дрожали и портфель мой, набитый до упора, не защелкивался никак. Видно, я неправильно всё туда затолкал. Открыл. Высыпал всё на простыню и снова стал укладывать всё, но уже не спеша и соображая, чем занимаюсь.
– Умылся бы, – посоветовала Наташа и ушла.
Я нашел в нише выпавшую из кармана пачку «примы», спички и пошел в тамбур. За двадцать минут выкурил четыре сигареты. До лёгкой тошноты. Пошел в туалет, умылся холодной, пахнущей смолой со шпал водой и не вытираясь, опять выскочил в тамбур, к окну. За ним лежала моя любимая степь. Она убежала до горизонта и лежала на земле мягко и ровно, как пуховая мамина шаль, когда она её стирала, а потом аккуратно и бережно расстилала сушиться на скобленный дощатый пол. Я почти три года не видел степь. Поэтому вглядывался в неё, стараясь раскачиваться в резонанс с вагоном, чтобы разглядеть детали. Уже высох ковыль, пожухли мелкие фиолетовые и желтые цветки, островками растущие на более влажных местах. Бурой была трава, среди которой бугорками высовывались темно-зеленые тощие кустики арчи, степного можжевельника. Над степью высоко-высоко в сером небе не летели, а стояли в воздухе, опираясь крыльями на встречный ветер маленькие хищные кобчики. Мелкие соколы, у которых, правда, крылья в размахе были больше семидесяти сантиметров, как у настоящих соколов балобанов. Кобчики высматривали в траве мышей со стометровой высоты. Этих птиц нигде не видел я больше. Только в Казахстане. Ниже порхали ласточки и степные рыжие почти воробьи. А между ними нарезали круги до десятка диких голубей. Они летали просто для удовольствия. Корм их – любые семена любых трав лежай на земле в таких количествах, что спешить к еде у голубей просто не было повода. Я стоял у окна, которое вообще не открывалось, но, казалось, чувствовал все запахи этого серого, до одури любимого простора. В нем, просторе этом,
