Карл Май - По дикому Курдистану
– Это в тебя, сиди! – озабоченно сказал Халеф.
– Идем наверх!
Поднимаясь по лестнице, мы услышали какофонию из криков и конского топота, а уже стоя наверху, успели увидеть исчезающий за поворотом долины драгунский арьергард. Чистейшее безумие – гнать их на орудия, которые можно было бы заставить замолчать простой атакой стрелков с горных склонов. Миралай еще не уяснил себе всю ситуацию, ему повезло в том, что Али-бей хотел сохранить людские жизни: ведь вверху около святилища и на тропах, начиная с середины горы, турки стояли так густо, что любая пуля, пущенная езидами, унесла бы с собою не одну жизнь.
Пушки снова загрохотали. Хорошо пристрелянные картечь и гранаты могут произвести ужасающее опустошение среди всадников, и это подтвердилось слишком скоро, поскольку вся нижняя часть долины покрылась отступающими всадниками, бегущими драгунами и лошадьми без наездников.
Миралай оцепенел от ярости и ужаса. К нему наконец пришло сознание того, что должно поступать иначе.
Он заметил меня – я смотрел вниз – и махнул мне рукой. Я приподнялся.
– Спустись, мне нужно тебя расспросить.
– И опять стрелять в меня?
– Я стрелял не в тебя.
– Ну ладно, тогда спрашивай, а я буду отвечать тебе сверху, ты будешь слышать мои ответы так же отчетливо, как если бы я был внизу. Но, – при этом я кивнул Халефу, он меня сразу понял, – видишь ли ты этого человека? Он мой слуга, у него в руке ружье, и он держит тебя на мушке. Если хоть один из вас направит на меня оружие, он тебя застрелит, миралай, и тогда я скажу то же самое, что и ты: «Стреляли не в тебя!»
Халеф встал на колено у самого края платформы и направил ружье на голову полковника. Тот переменился в лице, не знаю уж, из-за страха или злобы.
– Убери ружье! – крикнул он.
– Не уберу.
– Послушай, у меня здесь почти две тысячи солдат, я же тебя раскрошу!
– А у меня только один он, но я могу одним кивком отправить тебя за своими отцами!
– Месть моих солдат будет чудовищной!
– При этом многие из них погибнут, прежде чем им удастся проникнуть в дом. Кстати, долина оцеплена четырьмя тысячами воинов, которым проще простого за полчаса стереть тебя в порошок.
– Сколько, ты сказал?
– Четыре тысячи. Взгляни на холмы! Ты не видишь там головы? Вон спускается сюда мужчина, он машет своим тюрбанным платком, это, несомненно, посланник бея из Баадри, который будет вести с тобой переговоры. Предоставь ему надежное сопровождение и прими должным образом; от этого будет только польза!
– Меня не нужно поучать! Пусть только придут эти бунтовщики! Где все эти езиды?
– Давай я тебе расскажу! Али-бей, прослышав, что ты собираешься напасть на паломников, разослал своих гонцов вести наблюдение за войсками в Мосуле. Детей и женщин переправили в безопасное место, бей ничем не пытался тебе помешать, просто покинул долину и запер ее. Он далеко превосходит тебя по числу воинов и еще по тому, что касается территории. У него твоя артиллерия со всеми боеприпасами. Ты пропал, если не поведешь себя с его посланником дружеским образом!
– Благодарю тебя, франк! Сначала я переговорю с ним, а потом уже с тобой. У тебя паспорт и фирман мутасаррыфа, но ты все-таки действуешь вместе с их врагами. Ты предатель и не уйдешь от наказания!
Тут насир-агаси, адъютант, придвинул свою лошадь к полковнику и сказал ему несколько слов. Миралай указал на меня и спросил:
– Это был он?
– Да. Он не принадлежит к нашим врагам, а случайным образом их гость, к тому же спас мою жизнь.
– Хорошо, мы поговорим об этом потом. Теперь – к тому зданию!
Они поскакали к храму Солнца, спешились перед ним и вошли.
Между тем парламентер, прыгая с камня на камень и через ручьи, прибыл в долину и тоже зашел в храм. Выстрелов не последовало, царила тишина, нарушаемая только шагами солдат, которые из верхней части долины, где они чувствовали себя посрамленными, передвигались вниз.
Наверное, прошло больше получаса. Из здания опять появился парламентер, правда, его вели связанного. Миралай тоже появился у входа в здание, огляделся, увидел разложенный костер и указал на него. Подозвали десяток арнаутов, они взяли парламентера в кольцо и потащили к куче дров. Там несколько арнаутов его держали, другие вскинули ружья – готовился расстрел.
– Стойте! – крикнул я полковнику. – Что ты хочешь делать? Он посланник и, значит, личность неприкосновенная!
– Он такой же бунтовщик, как и ты. Сперва он, потом ты – теперь мы знаем, кто напал на артиллеристов!
Он кивнул, затрещали выстрелы, человек был убит. Тут произошло то, чего я никак не ожидал: сквозь ряды солдат проскользнул какой-то человек. Это был пир Камек. У костра, рядом с убитым, он опустился на колени.
– А, второй! – крикнул полковник и подошел к нему. – Поднимайся и отвечай мне!
Дальше я ничего не слышал, расстояние было слишком велико. Мне были видны только торжественные жесты пира и гневные – миралая. Потом я заметил: первый протянул руки к дровам, и спустя секунду взметнулся первый язычок пламени. Меня пронзила догадка. Великий Боже, так он говорил об этом, о такой жертве, такой каре, мести убийце своих сыновей и жены!
Его схватили и отбросили от костра, но уже было слишком поздно гасить пламя, которому давала пищу древесная смола. Меньше чем через минуту оно превратилось уже в яркую огненную свечу, поднимавшуюся высоко к небу.
Пир стоял, окруженный и удерживаемый десятком рук; миралай, казалось, хотел покинуть это место. Но вот он повернул обратно и подошел к священнику. Они поговорили, полковник – возбужденно, пир – с закрытыми глазами, спокойно. Внезапно он их широко раскрыл, сбросил двоих людей, сдерживающих его, и вцепился в полковника. С богатырской силой поднял его; два прыжка – и он уже перед костром, еще один – они исчезли в пламени, сомкнувшемся над ними. За завесой огня угадывалось еще какое-то движение, оба посвященных смерти в пламени костра боролись друг с другом: один – чтобы спасти свою жизнь, второй – чтобы, умирая, не отпустить врага.
Мне показалось, как будто при суровейшем зимнем морозе я рухнул в воду. Значит, именно поэтому был этот день важнейшим в его жизни, как он, священник, мне сказал! Да, пожалуй, день, когда покидают эту жизнь, в самом деле, важнейший в жизни. И эта чудовищная месть миралаю была тем последним словом, которое его рука должна была занести в ту книгу, где запечатлена кровавая история езидов, презираемых и преследуемых! И значит, этот огонь и был той стихией, в которой должно было быть погребено его тело и которому он хотел отдать свое платье?
Ужасно! Я закрыл глаза. Больше я ничего не мог видеть, не хотел знать. Я пошел вниз в комнату и улегся на подушки лицом к стене. Снаружи было некоторое время удивительно тихо, потом снова послышались выстрелы. Меня это не касалось. Если мне будет грозить опасность, Халеф меня наверняка предупредит. Перед глазами у меня стояла только картина: длинные белые волосы, черная развевающаяся борода и блестевшая золотом униформа исчезают в зловонном зное костра. Боже мой, как ценна, как бесконечно дорога человеческая жизнь, но все же, все же…
