Александр Мартынов - В заповедной глуши
23
Снег естественно стаял и превратился в слякоть — почти непролазную на дорогах, но более-менее переносимую в других местах, на песчаной белорусской почве. Это была уже настоящая осень — мокрая, ветреная и дождливая. По ночам ветер выл на улице, и Витька иногда просыпался от тревожного стона деревьев. Сквозь дрёму он думал, что его предки верили: это леший не хочет ложиться спать на зиму и жалуется в лесу. Витька не знал, верит ли он в лешего. Всё может быть…В конце концов, разве не слышал он во время одной из своих лесных ночёвок отчётливо-ясные звуки близкого боя — очереди, выстрелы, взрывы гранат, крики людей…
По утрам было пасмурно и промозгло, даже если не шёл дождь. Выходить не хотелось вообще никуда, но было надо, и Витька выходил — работать. Сам над собой по привычке посмеивался, но выходил. Отшагивал километры то по тропинкам, то по мокрому лесу. В гирловку наведывался нечасто, но почти каждый день разговаривал с Алькой по телефону — час, а то и дольше. И с радостью отмечал, что девчонка не торопится уйти от телефона…
…Но это утро отличалось от прочих. Выглянуло солнце, подморозило — сильно, грязь окаменела, искрился лёд в лужах. Витька весь день бродил по дальним участкам и к вечеру понял без особого огорчения, что вернуться до темноты не успеет.
Он не очень хорошо помнил место, где оказался. Тут пуща расступалась в стороны от холма — высокого, но пологого, казавшегося от этого большущим. Серая редкая трава на склонах стояла ломкая, а самую вершину холма венчал дуб. Невысокий, приземистый, но так широко раскинувший чёрные безлистные ветви, что Витька даже тихонько присвистнул. Над дубом зажигались уже первые звёзды, и ярче всех горела Венера. Царила безветренная тишина, и Витька, стряхнув её очарование, начал готовить ночлег.
Неподалёку в лесу обнаружился выворотень — Витька натаскал под него побольше лапника, расстелил одеяло, запас сушняка (относительного) и разжёг небольшой костерок около «входа». Всё. Ночлег был готов. Оставалось поесть, устроить в огне полешки потолще и подлиннее — и заваливаться спать. Только бы дождь снова не пошёл, подумал Витька, нарезая финкой копчёное мясо. Нет, не должен. Небо совсем чистое (первый раз за две с лишним недели) и ветра совсем нет (тоже впервые за этот срок). И солнце садилось за чистый горизонт…
Он ел, глядя в огонь, а когда закончил и посмотрел вокруг — то понял, что стемнело совсем. Ну что ж, выпить ещё чаю — и спать. Мальчишка потянулся, поглядывая по сторонам — и вдруг замер. Медленно опустил руки.
К холму — с другой стороны, там, где была Гирловка — приближалась тройная цепочка огней. Они двигались беззвучно и равномерно, Витька так обалдел от этого зрелища, что не сразу сообразил: это просто факелы в руках у идущих людей. А когда понял, то на смену обалдению пришёл интерес: что за новости?
Витька поднялся на ноги. Постоял, согнувшись и наблюдая, как огненная полоса приближается к холму и, делясь на три части, начинает вползать на него. Потом, не обуваясь и осторожно, бесшумно ступая, мальчишка начал красться за кустами — ближе к этому зрелищу.
Теперь он видел, что это мальчишки и девчонки из Гирловки — всех их он хорошо знал. Одетые в зимнюю форму — серые куртки-бушлаты с откинутыми капюшонами, серые штаны, тёплые ботинки — они стояли ближе к вершине холма тремя неподвижными кольцами. В правой руке у каждого был факел, пылающий рыжим ровным огнём. Освещённые факелами лица были неподвижны, но в то же время казались меняющимися из-за игры света и тени на них.
Витька почувствовал, как по спине прошёл холодок. Ведь это было… да, это было… во сне, в одном из снов, которые кажутся реальными, как явь — жар пламени у щеки, темнота, оттеснённая за пределы огненных колец… Закусив сгиб пальца, он смотрел на происходящее, не отрываясь и не шевелясь.
Около дуба возник силуэт человека, и факел в его руке поднялся вверх. Синхронно вскинулись факелы в руках у остальных. Пламя заметалось. Витька выдохнул изумлённо — он узнал в человеке возле дуба Альку. И, едва он узнал её, как послышался отчётливый и ясный голос девчонки — она говорила, вскинув голову, и каждое слово скатывалось вниз по склону холма и билось в стену осеннего леса, как в щит, возвращаясь эхом:
— Сказано:«Дерзновенно, крылом к крылуВспарят над землями отчимиСветлая соколиха и сокол ясныйИ решат исход войны с силами злаТе, о ком незримой рукой начертано:«В лета нужды и разора лютого в ОтечествеДерзким сим добродетелью суждено воспрянуть».Сказано. И быть по сему».
— Быть по сему! — отозвались хором огненные круги. Факелы описали дугу — их вонзали рукоятями в землю.
— В этот день, — говорила Алька, — мы с вами и вы с нами — те, кто жил на нашей земле, те, кто защитил её, те, кто в неё ушёл. Слышите нас?
— Слышите нас? — тихо повторил вопрос хор. Алька подняла левый рукав куртки, протянула обнажённую руку над пламенем. В её правой руке Витька увидел нож. И десятки клинков отразили пламя факелов. Голос Альки был твёрд и ясен:
— Как бывало, свет и тьмаВ незримой суровой схватке сошлись,Вновь пророчеству древнему сбыться время настало.Так не жди, загляни в свою душу и разберись,Кто ты духом? Что влечёт тебя с большею силою, добро или зло?Вместе с тем осознай наконец, кто достоин и величья познает венец,А кого проклянут и всем родом забудут как звать.Слышишь, сердце в набат! Хватит злу уповать.
Звонче родины пульс! Время духом воспрять! — и с этими словами клинок полоснул по руке. В пламя факела упали капли. — Мы встретимся!
— Мы встретимся… — эхом отозвались голоса. В огни скатывались тёмные увесистые капли… а по спине Витьки пошла дрожь. Он мог бы поклясться, что холм… шевельнулся, как будто кто-то неимоверно огромный и могучий повёл под землёй плечами. Тяжело загудели ветви дуба. Алька подняла нож к небу:
— Мы помним о вас — верьте!
— Верьте… — откликнулись круги. Факелы снова взлетели — и опустились, погасли разом. Глухая темнота покрыла курган и всё вокруг. Когда ночное зрение, растревоженное огнями, вернулось к Витьке — то возле кургана уже никого не было.
Он вернулся к своему костерку. Долго вытирал травой и грел возле пламени застывшие ноги. А когда отогрелся — то увидел, что возле выворотня стоит Алька. Стоит, подойдя совершенно бесшумно — и смотрит. Это было до такой степени странно, что Витька решил было: ему это снится. И спросил:
— Это ты?
— Ты видел? — в голосе Альки не было сердитости или даже укора. Она обогнула выворотень и селя рядом с мальчишкой, не сводя с него глаз. Витька кивнул. — Это была Навья Ночь. Ночь в память о погибших.
