Приключения бригадира Этьена Жерара - Артур Конан Дойль
И указывая пальцем на звезду, которая светила в окно, находящееся как-раз над головой князя, я закричал:
— Глядите, это звезда императора! Слава его угаснет только после того, как угаснет эта звезда, но не раньше!
О, друзья мои, вы гордились бы мною, если бы вы были там и видели меня, слушали бы, как я говорил! Я гремел саблей и чувствовал себя в открытом бою. Когда я кончил, князь сказал:
— Мы слушали, как француз говорил за Францию, теперь мы хотим послушать, как будет говорить немец за Германию.
В тот же момент один из столов упал с треском на пол, а через минуту все увидали юношу, который стоял на стуле. Лицо у этого молодого человека было вдохновенное — бледное, возбужденное. Волосы его были в беспорядке, глаза дико блуждали. Сбоку у него висела сабля, а высокие сапоги были забрызганы грязью.
— Это Корнер! — закричали немцы, — это молодой поэт Корнер! Ах, он нам споет песню!
И он, действительно, спел! Он говорил о матери народов, старой Германии, он пел о старых городах и о славе древних героев. Но, чем дальше, тем его песня становилась воинственнее. Она гремела, как боевая труба. Он пел о современной Германии, о Германии, которая была захвачена врасплох врагами и взята в рабство. Теперь эта Германия снова поднимается, скованный великан рвет оковы… Разве рабство — жизнь? И разве ожидающая смелых борцов за свободу славная смерть — несчастие?! Немцы, пробуждайтесь, идите на зов вашей великой матери — родины. Вздохи ее слышны в ночных порывах ветра. Родина плачет, зовет детей своих, чтобы они ее защитили. Придут ли дети на помощь? Придут ли?
О, как ужасна была эта песня! Я никогда не забуду этого вдохновенного лица и звенящего голоса. Куда девался я, Франция и сам император? Люди, наполнявшие залу, не кричали, а дико ревели. Они стояли теперь на столах и стульях, говоря как в бреду и рыдая. По лицам их струились слезы.
Наконец, Корнер сошел вниз. Товарищи окружили его и подняли вверх обнаженные сабли… Бледное лицо князя окрасилось слабым румянцем. Он встал с кресла.
— Полковник Жерар, — сказал он, — вы слышали ответ, который вам придется отвезти императору. Кости брошены, дети мои. Ваш князь пойдет с вами по пути славы или с вами же вместе погибнет.
Народ, ликуя, устремился вон из залы. Я тоже вышел из замка. Мое дело было кончено. Я сделал все, что мог сделать храбрый человек. Оставаться в Гофе мне было незачем. Другое дело, войти в него в авангарде французской армии. Я направился в конюшню, куда была отведена конюхами моя лошадь.
В конюшне было темно. Я оглядывался и искал конюхов. Вдруг кто-то схватил меня сзади за руки. На ухе я почувствовал холодное дуло пистолета.
— Ни слова, французская собака, молчи! — прошептал чей-то свирепый голос. — Капитан, он в наших руках.
— Накиньте ему уздечку на шею.
Я почувствовал, как холодный ремень обвивается вокруг моей шеи. При тусклом свете этого фонаря я увидал выступавшие из мрака суровые физиономии. Черные шапки и плащи Ночных Всадников виднелись повсюду.
— Что вы хотите делать с ним, капитан? — произнес кто-то.
— Повесить его на воротах замка — вот, что я хочу делать.
— А что скажет князь?
— Молчи, товарищ. Ничего ты не понимаешь. Если мы повесим этого молодца, князю волей-неволей придется оставаться на нашей стороне. На прощение Наполеона ему рассчитывать не придется ни в каком случае. Теперь у него руки свободны. Сегодня он хочет одного, а завтра может пожелать другого. От слов, сказанных им сегодня в Совете, он может отречься. Другое дело — повешенный гусар. От этого отпереться нельзя ни под каким видом.
— Вы не имеете права поступать, таким образом, фон-Шурелиц! — сказал кто-то.
— Не имею права? Сейчас вы увидите, что я это право имею.
В этот момент уздечку кто-то сильно дернул, и я чуть не упал на землю. Надо мной сверкнула сабля, и уздечка оказалась перерубленной в двух дюймах от моей шеи.
— Но, ведь, это бунт, Корнер, это бунт, — крикнул капитан, — за это вас самих следует повесить!
— Я взялся за саблю потому, что я солдат, — ответил молодой поэт, — а не разбойник. Товарищи, становитесь рядом со мной. Не позволяйте, чтобы с этим офицером поступали бесчестно!
Дюжина сабель вылетела из ножен, и сразу выяснилось, что моих защитников приблизительно столько же, сколько и противников. Вдруг послышались крики:
— Княгиня! Княгиня идет!
Она появилась среди нас. У меня были причины ненавидеть эту женщину, но, друзья мои, несмотря на это, при взгляде на нее я был охвачен невыразимо приятным чувством.
Княгиня бросилась ко мне и своими руками ослабила петлю на шее.
— Какой стыд! —
