Тяжкое золото - Александр Михайлович Минченков
У Народного дома стояли Трещенков и Тульчинский, вскоре к ним присоединились и мировой судья Хитун с прокурором Преображенским. Наблюдали за приготовлением встречи бастующих.
И вот голова колонны рабочих появилась, и все, кто находился у Народного дома, внутренне напряглись.
Толпа приблизилась.
Трещенков вышел вперёд и начал громко кричать и размахивать при этом руками:
– Стоять! Разойдись!
Толпа словно и не слышала ротмистра, продолжала движение.
– Кому говорю, стоять! Буду стрелять!
Передние, кто были в голове колонны, попытались приостановиться, но это у них не получилось – позади шедшие рабочие напирали, и колонна неизменно продвигалась вперёд.
К неожиданности прокурора и судьи Тульчинский ускоренным шагом бросился к толпе.
– Товарищи рабочие! Прошу всех остановиться! Прекратите шествие!
Оказавшись в толпе среди народа, он продолжал призывать остановиться и повернуть назад. Но тут двое из рабочих, оказавшихся рядом с ним, подали Тульчинскому свои заявления. Окружной инженер бегло прочёл текст и, поняв его содержание, более активно стал уговаривать всех прекратить движение.
– Товарищи! Всё понятно, у вас заявления! Передайте их своим выборным! Они все будут рассмотрены! Поверьте мне! Прошу всех остановиться и вернуться на прииски!
Позади шедшие люди напирали, им не терпелось услышать, о чём говорит окружной инженер. Колонна рабочих вместе с Тульчинским продвигалась всё ближе к воинскому заслону.
«Всё, медлить нельзя! Если продвинутся дальше, ничего не поправить! Эта свора на всё готова! Никак нельзя медлить! Да и всё как нельзя, кстати, складывается…» – неслось в голове Трещенкова.
– Штабс-капитан Лепин! Приказываю вам остановить толпу! Передаю власть вам!
– Слушаюсь! – козырнул Лепин и сразу же повернулся к солдатам.
– Сигналист Овечкин!
– Я, господин штабс-капитан!
– Труби «Слушайте все!»
Сигналист рожком издал потребные звуки и стал ждать дальнейших указаний.
Колонна продолжала движение.
– Овечкин, труби «К стрельбе!»
Снова прозвучал рожок, и солдаты по команде вскинули винтовки.
– Солдаты! Целиться перед колонной и бить под ноги! Пли! – громко скомандовал Лепин.
Внезапные выстрелы ошеломили толпу. Рабочие, что были впереди, попадали на колени, но тут же через минуту поднялись и, не понимая, что происходит, стали кто с удивлением, кто со злобой возмущаться, послышались ругательные слова.
Тульчинский вытащил носовой платок из кармана и возбуждённо закричал:
– Прекратите стрельбу! Прекратите немедленно!
Позади шедшие в колонне рабочие не могли понять: что же там впереди делается, отчего возник шум, почему стрельба? Каждый стремился быстрее оказаться среди них, узнать: в чём дело? Всей людской массой напирали на впередишедших, оттого толпа резко продвинулась вперёд, и остановить массу людей было уже делом практически невозможным.
– Пли! Пли пачками по толпе! – гаркнул Лепин.
– Пли! Пли! Пли! – раз за разом слышались команды штабс-капитана.
– Цельтесь лучше, а не то под трибунал! – крикнул штабс-капитан Санжаренко, стоя позади шеренги солдат.
– Пли пачками! – кричал Лепин.
Залпы сменялись залпами. Рабочие падали, кто раненый, кто убитый. Бросились к рядом стоявшим штабелям брёвен рабочие, чтоб спастись от пуль. За штабелем успел спрятаться и Тульчинский. Никак не ожидал он такой массированной винтовочной стрельбы, страх неимоверный овладел им, и в это мгновение только и думал, как бы спастись от шквала огня.
Рабочие десятками, а после нескольких залпов и сотнями падали, валились на дорогу и прилегающую территорию. Сотнями в предсмертных конвульсиях стонали, руками пытались себе помочь отползти, укрыться, пальцами царапали снег, отчего на нём оставались кровяные бороздки, а в иных местах снег покрывался алыми пятнами от тех, кто уже не мог подняться и двигаться.
– За что?.. За что?! О-о, Господи! Больно… Помогите… М-м-м… Боже ж ты мой… – разносились стоны и причитания раненых.
– Отставить! Ружья к ноге! – громко скомандовал Лепин, и стрельба затихла, словно её и не было. Только убитые и раненые говорили сами за себя – на этом месте произошёл расстрел безоружных людей. Этому нельзя было поверить, но это произошло здесь и только что.
– Господин ротмистр, теперь, полагаю, толпа не опасна! – доложил штабс-капитан Трещенкову.
– Благодарю вас! Солдат не распускать до полного отхода рабочих!
– Слушаюсь!
– Разойдись! – крикнул Трещенков ошеломлённым рабочим. – Иначе снова откроем стрельбу! Убитых и раненых не забирать!
Люди в страхе, недоумении и негодовании начали расходиться, тяжко вздыхали, а кто и не скрывал слёз. Каждый осмысливал трагедию только что свершившуюся у всех на глазах.
«Как же так?.. Мы же мирно шли, шли высказать свои права… Нет, это ж невозможно такое… Этого не может быть, чтобы в безоружных, вот так! Выходит, смогли! Но ведь столь людей положили, гады! Ведь положили же, супостаты! Лежат люди! За что?! Да что ж это такое, Господи?! Да как же можно так Бога гневить-то?!» – с переполнявшим гневом и ужасом душами расходился народ.
Тульчинский выбрался из-под штабелей леса, быстрым шагом направился к Народному дому. Там укрылись прокурор, судья и ещё несколько чиновников администрации. Он понимал: только здесь он может обрести спасение от возможной мести рабочих. Никто и не думал снимать строй солдат у Народного дома, и посему это было единственное место, где любой укрывшийся под прикрытием вооружённой охраны чувствовал себя в безопасности. Возвращаться в свою резиденцию сейчас Тульчинский посчитал делом весьма преждевременным и опасным.
Много люду покидало кровавое место, отколь слышны были страдальческие стоны, смутно глядели рабочие перед собой на дорогу. То больше мешали выступившие слёзы на глазах от скорби и обиды, от безысходности и неизвестности, что будет с ними завтра. Кого слеза не прошибла, скорбь и безысходность комом в горле застряли. Стиснув зубы да сжав кулаки, возвращались к своим приискам и баракам от страшного места с тяжёлой на душе думою, проклиная всё и вся на этом белом свете.
Трещенкова нисколько не смутила картина места расстрела, ему было не впервой видеть и не такое. Ротмистру сейчас вдруг вспомнились события, произошедшие в 1905 году, когда он расправился с сормовскими рабочими, как не без его участия был организован и артобстрел вокзала в Нижнем Новгороде, в котором укрывались рабочие-дружинники.
Его вдохновляло, что он, ротмистр, назначенный помощником начальника Иркутского жандармского управления и наделённый особыми полномочиями, на далёкой Лене повторил «подвиг» таких же сторонников самодержавия, как и он сам. Что именно он, Трещенков Николай Викторович, личным участием положил конец такому массовому противостоянию.
Его не смущало, какой ценой, главное, рабочие в страхе разошлись, а значит, и забастовка прекращена! Другое сейчас вдруг охватило мимолётное беспокойство ротмистра: «Рабочие расстреляны безоружные. Это накладывает определённые несоответствия с расправой над ними. Не шибко-то видна была потребность в этом, коль не имелась прямая
