Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)
— Убирайся вон, неряха, не то запущу в тебя кастрюлей!
Тетя Салли не помнила себя от гнева. Я выжидал удобного случая, чтобы выскочить из-за стола, убежать в лес и оставаться там, покуда не стихнет домашняя буря. Долго тетя продолжала бушевать и кричать, — все домочадцы присмирели; наконец, дядя Сайлас с растерянным видом вытащил ложку у себя из кармана. Тетя так и замерла, разинув рот и растопырив руки; что касается меня, то я бы с радостью очутился в Иерусалиме или вообще где-нибудь подальше. Но недолго продолжалось мое смущение.
— Я так и знала! — воскликнула тетя Салли, — Ты все время держал ее у себя в кармане; вероятно, и все прочие вещи там же. Как она туда попала, скажи на милость?
— Право, не знаю, Салли, — проговорил он извиняясь, — если б знал, сказал бы. Перед завтраком я изучал один текст в главе семнадцатой Деяний Апостольских, тогда, вероятно, нечаянно и сунул ложку в карман вместо Библии; так оно и должно быть, потому что Библии у меня нет в кармане. Вот погоди, я пойду посмотрю, если Библия там лежит, где я ее читал, значит, я ее не клал в карман, — это и будет служить доказательством, что я положил Библию на стол, а вместо нее сунул ложку…
— Ах, отвяжись ты, ради бога! Ступайте вы все вон отсюда и не смейте подходить ко мне близко, покуда я не успокоюсь!..
Я обрадовался этому приказанию; кажется, будь я покойником, и то бы я вскочил и убежал. Проходя по приемной, мы видели, как старик взял свою шляпу — в это время гвоздь выпал из-за ленты; он поднял его, положил на камин, не говоря ни слова, и вышел. Том посмотрел на него, вспомнил про ложку и сказал:
— Нет, мы больше не станем пересылать через него вещи — он человек ненадежный. Во всяком случае, он оказал нам хорошую услугу с ложкой, сам того не подозревая, за это и мы услужим ему так, чтобы он не знал: заделаем все крысиные норы!
Много же их было там, в погребе; это занятие отняло у нас целый час времени; но мы исполнили дело добросовестно и аккуратно. Услыхав шаги по лестнице, мы поскорее задули свечку и попрятались; вот показался старик со свечой в одной руке и со связкой пакли в другой; вид у него был рассеянный, очевидно, мысли его блуждали бог весть как далеко, наверное, за тридевять земель. Он побрел к одной крысиной норке, к другой, к третьей, пока наконец не обошел их все. Потом постоял минут пять, задумавшись, снял нагар со свечи, наконец, тихонько повернулся и задумчиво стал подыматься по лестнице, рассуждая сам с собой:
— Право, никак не могу припомнить, когда я это их заделал! Я мог бы ей доказать теперь, что я вовсе не виноват в пропажах. Ну, да ничего — пусть так останется. Я думаю, это все равно не помогло бы.
Бормоча про себя, он поплелся наверх, и мы тоже скоро ушли из погреба. Славный был старичок!
Том ужасно беспокоился, как нам быть с ложкой, — он говорил, что необходимо достать ложку, и принялся думать. Когда он придумал средство, он мне сообщил его, и вот мы пошли караулить возле корзинки с ложками, покуда не появилась тетя Салли. Том при ней начал считать ложки и откладывать их в сторону одну за другой, а я потихоньку стянул одну из них.
— Однако, тетя Салли, ведь и теперь всего девять ложек, — сказал Том.
— Ступай играть и не надоедай мне, — отвечала она, — мне лучше знать, я сама их пересчитала.
— И я пересчитывал два раза, тетушка, никак не могу счесть больше девяти…
Она потеряла, наконец, всякое терпение, но, разумеется, сейчас же принялась опять считать ложки, — всякий бы сделал это на ее месте.
— Экая пропасть! Опять их всего девять штук! — воскликнула она, — Провались они совсем, проклятые, пересчитаю еще раз.
Тем временем я успел подложить опять ту ложку, которую стащил; окончив считать, она говорит:
— Ну их совсем — теперь опять оказывается десять штук!
Тетушка была сбита с толку и раздосадована.
— Извините, тетя, я не думаю, чтоб их было десять, — заметил Том.
— Глупый! Разве ты не видел, как я их считала?..
— Знаю, да только…
— Ладно, еще раз пересчитаю.
Я вторично стянул одну ложку — и опять у нее вышло девять, как в тот раз. Тут она совсем взбеленилась — задрожала всем телом, до того была рассержена. Но все-таки продолжала считать и пересчитывать, покуда не запуталась совсем — стала уже считать корзинку вместо ложки: три раза у нее выходил верный счет, а три раза неверный. Наконец, она схватила корзинку с ложками, швырнула ее на другой конец комнаты, кстати и кошке достался здоровый пинок ногой; а всем нам рассерженная хозяйка велела убираться с глаз долой, и если кто попадется ей под руку и будет надоедать ей до обеда — того она высечет. Так мы и добыли заколдованную ложку; Том сунул ее мимоходом в карман тетушкиного передника, покуда она выпроваживала нас вон, и Джим скоро получил ложку вместе с гвоздем. Мы остались очень довольны этим делом; Том находил, что оно стоит таких хлопот и труда, потому что теперь уж хозяйка ни за какие блага в мире не пересчитает ложки два раза одинаково и даже не поверит сама себе, если сочтет их верно, до того все перепуталось у нее в голове.
Ночью мы повесили простыню обратно на веревку, а другую украли у тетушки из бельевого шкафа; потом дня два то клали ее назад, то опять уносили, покуда она, наконец, потеряла всякий счет, никак не могла сообразить, сколько у нее простыней, и объявила, что ей все равно, — не станет же она выматывать себе всю душу из-за такой дряни — лучше умрет, а не примется опять считать их сызнова.
Таким образом, пропажа рубахи, простыни, ложки и свечей объяснилась довольно удачно при помощи теленка, крыс и путаного счета; что касается подсвечника, то это пустяки, авось как-нибудь обойдется.
Зато уж с этим пирогом была сущая беда: мы возились с ним без конца. Мы замесили его в лесу и после долгих стараний кое-как состряпали пирог, и очень недурной, да только не в один день: нам пришлось употребить целых три тазика, полных муки, прежде чем наша стряпня удалась; кое-где местами пирог подгорел, да и глаза нам выело от дыму: нам, главное, нужна была корка, а она у нас все проваливалась. Но, разумеется, мы таки добились, чего хотели, и запекли лестницу в пирог. Но расскажу все по порядку.
На вторую ночь мы разорвали всю простыню на тонкие полоски, скрутили их вместе, и еще задолго до рассвета у нас получилась отличная веревка, хоть человека на ней повесить — и то впору! Мы сделали вид, будто бы употребили на это дело целых девять месяцев. Поутру мы снесли ее в лес, но оказалось, что она не входит в пирог. Так как мы смастерили ее из целой простыни, то веревки хватило бы хоть на сорок пирогов, да еще осталось бы ее вдоволь в суп, в колбасу и еще в какое угодно кушанье. Словом, целый обед можно бы состряпать.
