Валерий Нечипоренко - Ловчий
Какой-то капитан-танкист пригласил ее танцевать. Пока они шли к эстраде, я тихо выскользнул в холл, поднялся в свой номер и позвонил в Москву.
На мою удачу трубку сразу снял Глушенков.
— Здравствуйте, это охотник на «сову», — сказал я.
— Очень приятно, — оживился он. — Какие успехи?
— Завтра отбываю с известным вам лицом в известную вам местность.
— Прекрасная работа. Я в вас не ошибся. Есть проблемы?
— Пока нет.
— Специальность вам подобрали приличную?
— Да, предложили место топографа, специалиста по малым ГЭС.
— Ага! Я знал, что ваш работодатель имеет престижные вакансии.
— Кроме того, мне обещан автомобиль, даже два. Надеюсь вывезти груз на третий день после приезда.
— Что ж, я позабочусь, чтобы у вас не было проблем с разгрузкой. Мой сувенир пригодился?
— Пока нет, но лишним он не будет. Кстати, как поживает человек с царапинами на скуле? Жена из дому не выгнала?
Глушенков рассмеялся:
— Не беспокойтесь. Мы умеем улаживать подобные недоразумения. Позвонить вам, видимо, больше не удастся?
— Похоже. Надеюсь на личную встречу.
— Уверен, что она состоится. Успехов!
Когда я вернулся в зал, Ирина все еще танцевала с капитаном, довольно откровенно кокетничая с ним. Моего отсутствия, похоже, она даже не заметила. Мне бы порадоваться, но я вдруг ощутил досаду… И это было что-то новое.
* * *В Атамановку мы вернулись около полуночи.
Дядюшка встретил нас за накрытым столом и с гитарой в руках.
Последний вечер вопросов и ответов.
— Эх, голуби, завидую вам! — воскликнул он, неторопливо перебирая струны. — Молодые, красивые, здоровые… А главное — завидую, что через день-два вы окажетесь в местах, где прошла вся моя жизнь и которых я, наверное, никогда уже не увижу. Сейчас, в октябре, там самая золотая пора. Жары уже нет, но солнце ласковое, по утрам небо голубое-голубое, а вокруг — горы, горы, горы… Чайханщики раздувают самовары, дымятся мангалы, кипит шурпа, а дух от свежих лепешек, присыпанных кунжутом, проникает аж до печенок… А что за удовольствие пройтись по базару, прицениться, поторговаться… У нас в России по-настоящему торговаться не умеют, грызня да ругань вместо торговли, а это же целое искусство! Эх! Как я соскучился по Востоку! Не поверите, с радостью, как сладкую музыку, послушал бы, как ревет ишак… — И Гаврилыч, старый плут, довольно натурально пустил слезу.
— Дядя, а как же змеи? — с некоторым придыханием поинтересовалась Ирина, все еще видевшая в нашем опасном путешествии некую возбуждающую игру.
— Не пугайся, дочка, — успокоил он ее. — Змея не крокодил, за человеком не охотится. Не приближайся к ней, обходи расщелины, не суй свою ручку в норы — ничего и не случится. Но на всякий случай Дадо даст вам сыворотку.
— У меня тоже несколько вопросов, — вклинился я в беседу.
— Давай, Димка, отвечу махом, без запинки.
— В какой степени нам можно откровенничать с Дадо?
— А ни в какой. Сам он ни о чем вас не спросит, а вы тоже не болтайте лишнего. Я напишу ему письмо. Все, что нужно, он сделает.
— Понятно. Теперь о тайнике… Как я понимаю, он искусственного происхождения?
Путинцев принял задумчивый вид и вновь принялся перебирать струны.
— Я потому так спрашиваю, что если он рукотворный, то не Мирзоев же его копал? Очевидно, он задействовал каких-то рабочих, и они могли кое-что вспомнить, так?
— Некому вспоминать, — многозначительно ответил Гаврилыч. — Ты ведь не считаешь, что Гафур был недоумком? — Он снова ударился в воспоминания, которые, впрочем, ни на шаг не приближали к разгадке.
* * *За иллюминаторами — глухая ночь. Четыре мощных мотора несут нас в южные края.
Ирина крепко спит, привалившись к моему плечу. Она опять здорово набралась перед посадкой, а в салоне добавила еще. Я уже отмечал ее поразительную стойкость к алкоголю, но страх перед полетом, видимо, разрушал защитный барьер. Она пребывала в глубокой отключке. Что ж, грех не воспользоваться обстоятельствами.
Осторожно придерживая ее, я запустил руку ей за пазуху и извлек из внутреннего кармана куртки письмецо, которое Гаврилыч настрочил накануне своему дружку.
К моему удивлению, конверт не был заклеен. Я извлек из него вчетверо сложенный лист и развернул.
Увы, меня постигло разочарование. Буквы были знакомые, но слова — чужие. Я разобрал только три — «Дадо», «Ирина» и «Дима». Других имен, в том числе нашего главного супостата, текст не содержал.
Так же осторожно я вернул письмо на место, затем исследовал ее сумочку.
И тут мои усилия были вознаграждены. На самом дне, под прокладкой, я обнаружил упаковку клофелина.
Я посмотрел на спящую красавицу. Кого же она собирается вырубить? И когда?
VIII
Дадо
Я знал и без подсказок Путинцева: октябрь в Средней Азии — один из самых приятных месяцев. Поистине золотая пора. Конечно, год на год не приходится, но нам определенно повезло. Я сразу это понял, едва мы сошли с трапа самолета в ташкентском аэропорту. Не верилось, что еще несколько часов назад приходилось поднимать воротник плаща, чтобы спастись от колючего сибирского ветра.
Здесь о плащах еще не вспоминали. Большинство мужчин щеголяли в безрукавках, а многие женщины все еще носили летние платья.
Оказавшись на твердой земле, Ирина сразу же воспряла духом и с удовольствием стянула с себя курточку, не забыв украдкой переложить письмо в сумочку.
— Ой, Димка, а мне здесь нравится! Ка-акое солнце! В этом Ак-Ляйляке такое же?
— Откуда мне знать?!
Воздух сегодня был так прозрачен, что вершины Чаткальского хребта, синеющие над городом, казались неправдоподобно близкими.
— Нам туда? — спросила Ирина.
— Не совсем. Там, куда ты показываешь, Бричмулла. Помнишь, была такая песенка: Бричмулла, Бричмулле, Бричмуллою…
Но она не помнила.
Машину я нашел в считанные минуты.
Пожилой усатый абориген согласился за доллары довезти нас до Кайраккума, назвав цифру, которая, по московским меркам, выглядела более чем скромно, да еще немало подивился, когда я кивнул, не став торговаться.
Ирина, успевшая похмелиться из припасенной бутылочки, снова задремала, разнеженная ласковым солнцем, а я во все глаза смотрел за окно. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я покинул Ташкент (в то время Мирзоев вкупе с Путинцевым и Джамалом вершил свои темные делишки).
И мне было любопытно наблюдать следы перемен. Но нового было мало, разве что исчезли вывески на русском языке, да среди прохожих попадалось меньше европейских лиц.
