Изгой - Алиса Бодлер
Доктор Боулз: Хорошо. Расскажи, пожалуйста, видел ли ты что-то за дверью в детстве, как Реймонд?
Джереми: Никогда и ничего. Впервые я вспомнил обо всем несколько месяцев назад.
Доктор Боулз: (записывает) Я понимаю. То, что ты видел, всегда было ярким? Ты слышал звуки, видел образы так же четко, как и меня?
Джереми: Лучше, чем вас. В той области мне все ясно. О вас я не знаю ничего и не хочу знать.
Доктор Боулз: Ты и не должен, Джереми. Я твой врач-психиатр. Ты можешь делиться со мной всем, что тебя беспокоит, но не обращать на меня как на человека никакого внимания.
Джереми: Что, если я не хочу?
Доктор Боулз: Почему же? О Реймонде ты сейчас рассказал мне с большим удовольствием.
Джереми: Я не подопытная крыса.
Доктор Боулз: Твой скептицизм объясним. Но, мы не хотим тебе ничего плохого, Джереми. Решительно ничего, что могло бы тебе навредить».
Запись на второй кассете оборвалась.
Воспоминание о том, как фарфоровый кролик выпал у меня из рук, теперь осколками впивалось в сердце, принимая в свою суть какой-то жуткий символизм. Кролик защищал Рея от невидимых монстров, и я, так неуклюже разбив его, погрузил себя в череду прямых соприкосновений с болезненными отголосками прошлого.
Я не знал, почему Джереми решил умолчать об этой детской игре в спасение от чудовищ.
И не догадывался о том, что именно ждало меня дальше на записях, если их эффект, как того обычно предполагал закон подлости, усиливался по нарастающей.
Однако о том, чтобы растягивать прослушивание оставшихся кассет на несколько дней, в моем случае не могло идти и речи.
Часть 3
Глава 1
На часах было далеко за полночь. Но, даже если бы я хотел спать, то не смог бы, потому что любопытство и стремление заполнить пустоту на моих ментальных полках были слишком велики.
После прослушивания второй кассеты я не мог избавиться от ощущения неприятной иронии: Рей и Герман страдали одним недугом, и никто из них двоих даже не предполагал, что эта дуальность сможет пережить века и отобразиться в абсолютно новых личностях, практически в той же форме. Нет, ни меня, ни Оуэна не преследовали никакие черные липкие сущности. Однако в нашем случае реальные люди – части настоящей, вновь ожившей истории – были значительно хуже них.
Об этой грустной шутке я не постеснялся написать Джереми, хотя его профиль в мессенджере все еще не выглядел живым. Конечно, он не собирался доставать меня из черного списка, но такие сообщения помогали мне вспомнить о том, что с повзрослевшим мистером О – теперь все более-менее в порядке:
«Привет! Слушаю кассеты. Оказывается, Константин тоже их слушал, и даже сказал тебе об этом напрямую в том разговоре. Теперь думаю, что ты ему слабо врезал!»
«Недифференцированная шизофрения? Название-то какое.»
«Еще немного, и я поверю, что доктор Боулз – это тоже чья-то реинкарнация. Слишком уж живой интерес.»
«Про игру мог бы и рассказать!»
«Теперь за разбитую Еву мне стыдно еще сильнее:(»
«Как думаешь, ее можно склеить?»
«Кстати, мне точно такой же плеер нужен в новый квест. Можно забрать?»
Последнее послание выглядело как провокация и на самом деле ею и являлось. Мне просто было интересно понять, есть ли хоть крохотный шанс, что он все же читает уведомления. И теперь увидит, что его личные вещи пытаются пустить в оборот средь бела дня.
Но ничего, ожидаемо, не изменилось.
Я вернулся в зону кухни и дотянулся до верхнего шкафчика, где хранилась банка с кофе. Отсыпав в кружку как можно больше порошка без использования ложки, я залил все это кипятком и поспешил выпить добрую половину.
«Двадцать третье октября тысяча девятьсот девяносто первого года. Пациент – Джереми Томас Бодрийяр, двадцать два года. Лечащий врач – Саманта Боулз. Диагноз: недифференцированная шизофрения. Текущий установленный статус заболевания: манифестация[31]. Срок пребывания в диспансере: четыре недели
Доктор Боулз: Здравствуй, Джереми. Говорят, пока мы не виделись ты сильно страдал от кошмаров, но всячески пытался избежать уколов. В чем дело?
Джереми: (мрачно) Ни в чем.
Доктор Боулз: Что ж… Твоя мама просила передать тебе скорейшего выздоровления. Когда она приходила, ты спал.
Джереми: (молчание)
Доктор Боулз: О чем бы ты хотел поговорить сегодня?
Джереми: (твердо) Я хочу домой.
Доктор Боулз: Я понимаю тебя. Родители тоже переживают, что процесс лечения затянулся, но мы не можем попрощаться с тобой, пока не будем уверены, что ты не причинишь себе вред.
Джереми: Вы не понимаете. Мой дом – совершенно в другом месте.
Доктор Боулз: Правда? Где же?
Джереми: Небольшой старый особняк, где-то на окраине города. Я не знаю точного адреса, но я пытался найти его, и я найду.
Доктор Боулз: (перелистывает) Мама рассказывала, что однажды нашла тебя за городом, на обочине дороги. Ты был без сознания и весь в грязи.
Джереми: Я кое-что вспомнил тогда и почувствовал себя дурно.
Доктор Боулз: (листает) Ты помнишь, что ты видел в тот раз?
Джереми: Нет. Что-то важное, жуткое, то, из-за чего я испытываю вину. Но я ударился. Потом не смог вспомнить.
Доктор Боулз: Позволь уточнить, домом ты называешь то место, в котором жила семья Бодрийяров? Именно его ты искал?
Джереми: Совсем другой дом. Там Герман жил после того, как его изгнали.
Доктор Боулз: (отлистывает) Я помню, мы говорили о том, что он и его мама туда ездили заранее. Но настоящая причина его изгнания мне не ясна, потому как все, перечисленное Валерианом, ты окрестил ложью.
Джереми: (с отвращением) Это и была ложь. Поганая кровь сказалась. Герман был неугоден от того, что вообще родился в центре собрания этих человеческих монстров.
* * *
На главной лестнице было жуткое столпотворение. Последний раз холодные стены дома Бодрийяров свидетельствовали подобное во время званых вечеров, еще при жизни Николаса. Однако сегодня повод для сборища был куда менее праздничным.
Все члены семьи и их верные несменяемые слуги провожали Германа и Мари в путь. Старшего наследника и старенькую няньку ждала новая жизнь – в доме, что находился далеко от родового поместья.
По правде говоря, даже дальше, чем того требовала ситуация.
И пока честная компания из лакея, горничных, садовника, поварих и их помощниц провожали коллегу-старушку и украдкой вытирали слезы, пытаясь сдерживать эмоции в рамках приличия, новый глава семьи, Валериан, светился довольством:
– Дорогой братец!
