Смерть старателя - Александр Николаевич Цуканов
Решил переехать в гостиницу, хотя Патрики всячески отговаривали, особенно младший Митя, с которым играли по вечерам в футбол, догонялки. Он ходил следом и канючил: «Саша, не уезжай, не уезжай…»
Звонок из Москвы застал врасплох. Мужчина назвался Петром и тут же добавил:
— Но для тебя — просто Баскак. Привези срочно документы. Ты понял меня, Чемпион!
— Я не могу приехать. Отправлю почтой.
— Не догоняешь, Чемпион! Ты должен сам привезти вещи покойного. Потом — свободен.
Это звучало, как приговор. «Не пострумились, завалили Кнехта, а меня стрельнут, как свидетеля, на раз и два. Отследили звонок в Магадан Толе Фиксатому и теперь запросто вычислят адрес в Сакраменто…» Оставалось одно, уехать в Нью-Йорк, там жил знакомый магаданец, и оборвать все связи с Россией, что казалось мучительным, нереальным, чем-то болезненным, но только так можно выжить. Он умышленно по телефону заказал билет на самолет в Москву с вылетом из Сан-Франциско.
Только здесь, в Сакраменто, он понял красоту и огромность земли, и как много разных разностей на этом свете, из которого уходить ему не хотелось…
Глава 11. Шайтан-гора
После ареста Дмитриенко и бандитов Резвана Мансурова не требовалось жесткой бдительности на каждом шагу. Все помыслы Цукана крутились вокруг месторождения у Шайтан-горы, на которое сумел получить лицензию. Беспокоило теперь другое: а сможет ли сын распорядиться этим месторождением? Хлипковат, то в одну сторону смотрит, то в другую, своего четкого мнения нет, а в старательском золотушном деле без жесткости нельзя.
В семь утра Аркадий Цукан привычно обстучал сапогом баллоны у ГАЗ-66, который пришел на смену прожорливому ЗИЛ-157 по прозвищу «Краб», проверил топливо в бензобаке и стал поджидать сына.
— Спишь долго, — пожурил для порядка. — Небось позавтракать не успел? В кабине термос и бутерброды…
Выехали с производственной базы на восток по солнцу, бившему прямо в лобовое стекло. Цукан не уставал нахваливать машину: «Нам бы еще один такой вездеход раздобыть у армейцев…»
— Проходимость отличная, но часто ломается этот «газон». Лучше купить полноприводную «тойоту».
— А она что — не ломается?
— Ты, отец, неисправимый советский консерватор. У японского экскаватора ковш такого же объема, как у драглайна, а кушает солярки он вдвое меньше и вдвое быстрее крутится на подаче грунта…
— Ниче, вот развалится у твоего «субарика» подвеска, посмотрим, где ты запчасти найдешь…
На дальнем участке «Пионер» выгрузили продукты и новый трос для бульдозера. Старатели, наслышанные об отъезде Цукана, остановили гидровашгерд, сгрудились рядом, а когда он сказал, что уезжает в долгосрочный отпуск, попытались шутить.
— Да не зарекайся, Федорыч. Прижмет тоска зеленая у Черного моря без нашей портяночной вони…
Шутили с полным почтением, и только Гуськов как-то развязно с подковыркой, что надо проставиться… Цукан ответно пообещал Гуськову на Новый год посылку с перцовой настойкой, после чего дружный хохот откликнулся эхом в глубинах распадка, а сам Гуськов скривился:
— Ну, ты, Федорыч, вспомнил.
Цукан жал ладони, твердые, как сосновые доски, говорил, не поминайте лихом и прочее, что обычно говорится при таких расставаниях. Многие из рабочих еще не знали, что предстоит переезд на новое месторождение в Амурскую область. Знали об этом пока старожилы — совет артели — и обещали молчать до последнего, чтоб не навлечь бойцов из «Ингушзолота». И все же слушок каким-то неведомым образом просочился, будоража туманными разговорами по вечерам. Но не спрашивали Цукана об этом, подспудно понимая, что это табу.
— Когда самолет, Аркадий? — спросил Арифов, ставший бригадиром на этом участке. — Надеюсь, не на Ан-24…
— Упаси бог. На Ил-62 полечу до Москвы послезавтра… — И не удержался, обнял Володю, этого разухабистого дерзкого старателя, с которым отработал больше десяти лет. — Ты уж не подведи.
Володька подвел его лишь однажды по весне, когда отправился за водкой на бульдозере и провалился под лёд. Его вытащили из реки и стали оттирать спиртом, а он первым делом попросил старателей не говорить об этом председателю артели. Потом натаскал гору валежника для костра и всю неделю в одного перебирал двигатель, топливную аппаратуру, менял сальники, пока не забухтел двигатель. И теперь это давнее воспоминание промелькнуло в глазах и погасло: «Всё будет абгемахт, — подражая ему, сказал Володька. — Как я могу подвести, Аркадий! А помнишь, Иван, как мы золотишко мыли ту пору, когда ты мальцом был?»
Малявин вздрогнул от неожиданного посыла, стараясь вылепить на губах улыбку, ответил: «Командиров нам не надо, бригадиром буду я…»
— Ага, вспомнил мою старую прибаутку, — обрадовался бульдозерист Володька.
Цукан верил этому, бывшему сидельцу лагерной зоны строгого режима, как никому другому, потому что Арифов пустых слов на ветер не бросал и твердо знал, что за фальшивые слова нужно всегда отвечать.
Вечером обсудили с Иваном еще раз план переброски техники в Зейский район, обмусоливая детали, разные подробности обустройства, и к концу разговора Иван не выдержал, пошутил: «Соску и памперсы в поездку я приготовил».
— Ладно, не ершись, сын. Занудой становлюсь, есть такой грех. Но охрану — хоть и дорого — на участках до конца сезона надо оставить.
От взрыва вылетели стекла в столовой и ближайших бараках. Фасад дома, где жил Цукан, разнесло в щепки. Его самого вытащили из завала, как ни странно, живого, с размолоченной левой рукой, которой он держался за входную дверь, серьезно контуженного. Командовал всем бригадир взрывников Трехов, повидавший за долгую жизнь разные увечья, он тут же перетянул жгутом руку выше локтя, вколол промедол. Тампонами остановили кровотечение из носа после контузии. Трехов определил, что взрывное устройство, заложенное под крыльцом, сработало с запозданием и поэтому металлическая дверь, словно щитом, прикрыла Аркадия Федорыча.
Малявин криком кричал в телефонную трубку, пытаясь вызвать санитарный борт, но вскоре понял по невразумительным ответам диспетчера, что ночью оперативно вертолет не поднимут, только утром. Не стал ждать, разложил сиденья в «субару», кинул пару матрасов. Горняки осторожно втащили, лаская Цукана матерками, когда он вскрикивал от боли.
Машину Малявин гнал по колымской трассе с запредельной скоростью, под умоляющий крик Никишова, державшего голову Цукана на коленях: осади, Иван, осади, охренел ты совсем!.. Фары высвечивали обочину, склоны сопок, полноприводный агрегат кренился
