Смерть старателя - Александр Николаевич Цуканов

— Нет, ушица нам в самый раз… Ладно, тащи хворосту. Я почищу, но варить будешь ты.

Хлебали уху, молча, отмахиваясь от назойливых мух. Каждый думал о своем.

— Я вот повелся на это месторождение, думаешь, только из-за денег. Нет. Свыкся с людьми. Как семья родная, а другой у меня и нет. Детдомовский. То лагерь, то гульба. А Цукан жестковат бывает, но справедлив… Человека обидеть легко. Я всю Золотую Теньку объездил по приискам, на руднике Наталка работал. Нет, всё не то, на собраниях про справедливость, а как зарплату выдавать — жилят, обманывают и делают из меня дурачка. Вот если бы все работали, как в артели…

Володька осекся, задумался на миг, вспомнил лагерного бродягу Теремирина, по кличке Киря, который хорошо вкалывал, никакой работы не чурался и вдруг на тебе, поймали с самородком в кармане спецовки, а он не отрицал, он — здоровый бугаина — твердил, как пацан: простите, братцы, простите, бес попутал. И Аркадий тогда пошел против совета артели, настоял, чтоб оставили Кирю простым слесарем до конца сезона. Но это не помогло, Кирю снова подловили с баночкой шлихового золота, после чего он сбежал прямым ходом в «Ингушзолото», где отрастил усы, бороду, чтобы видом своим наводить страх на промысловиков и старателей…

На третьи сутки преодолели очередной перевал, выбрались на возвышенность, откуда открывался вид на широкую долину, вроде бы Дялтула, левый приток Гилюя, если судить по карте и пройденным километрам. На горизонте возвышался горный кряж, отличный от приземистых возвышенностей с правой стороны реки.

— Похоже, прибыли.

Малявин вглядывался в окрестности через окуляры бинокля. Ни дымка, ни просеки впереди, предельная глухомань и бездорожье. Снова шевелится тревожная мысль, справлюсь ли с этой отцовской затеей и нужно ли мне это все?

Спуск с перевала оказался крутой, чтобы не рисковать, Арифов решил двигаться как бы зигзагом. Ползли на пониженной передаче, дошли до середины проплешины, впереди замаячили кусты стланика, но каменистая осыпь вдруг поползла вниз, креня и увлекая за собой трактор, потерявший управление.

Выбрались из кабины. Огляделись. Трелевочный трактор лежит на боку, притороченный груз и бочки с соляркой разметало по склону. Малявин уселся на валежину с бледным от страха лицом. Володька спокойно ходит кругами, осматривает повреждения, словно ничего не случилось. Достал из ящика с инструментом тяжеленный домкрат, лом, топор.

— Сруби пару сосен, очисти от веток. Я осыпь зачищу. Будем домкратить и подваживать. Занимайся пока.

Малявин долго возился с бревнами, обрубая сучья. Володька тем временем выгреб под трактором грунт с одной стороны, с другой сделал приямок под домкрат. Он уселся на свернутой палатке, оглядывая долину, ему втемяшилась мысль, что этот парень-неумеха, ворочает теперь миллионами, а он — специалист высшего класса, который умеет сработать всё, что угодно, должен ему подчиняться и получать денег меньше в несколько раз.

Сначала приподняли хвостовую легкую часть, подваживая, подсыпая каменистую крошку, потом также дюйм за дюймом стали приподнимать головную часть вместе с помятой кабиной. К вечеру трактор поставили на траки, после чего у Малявина едва хватило сил, чтобы установить палатку. Он рухнул на спальник и тут же уснул, не обращая внимания на зудящих комаров. Разбудил его рев бензинового пускача, следом заблажил двигатель на малых оборотах. Он выскочил из палатки и услышал привычное:

— Всё будет абгемахт! — И через смех, который рвался наружу, глядя в растерянное, заспанное лицо Малявина: — Эх, Ванюша, нам ли быть в печали? Не прячь гармонь, играй на все лады, так играй, чтобы горы заплясали, чтоб зашумели зелёные сады! — заблажил, заорал Володька так громко, что эхо загуляло по каменистому распадку.

— Ура, ура! — скакал зайцем Иван возле трактора. — Ну ты и! — у него не хватало слов, чтобы выразить свое восхищение, свой восторг. — Ты чудило, чудило!

— Да, это вам не отчеты писать… — сказал Арифов с усмешкой, которой Иван значения не придал и даже не понял, о каких отчетах идет речь.

По схеме, отрисованной Цуканом на планшете, нашли плоскогорье и пологий подъем на гору Шайтан, а дом геолога Алонина найти не получалось. Они решили, что за столько лет дом разрушился, либо что-то произошло.

— Если сгорел, то пятно гари держалось бы лет двадцать. Отец говорил, что сосны и крышу дома увидел, когда поднялся к гранитным останцам.

Володька Арифов привычно возился с трактором и отмалчивался, а когда Иван крепко насел со своими «почему», сказал, не суетись, нам еще ручей Удачливый надо найти, может, он, что подскажет.

Утром нашли ручей, который впадал в Дялтулу и по схеме должен быть Удачливым, но промывка не дала ни одной приличной золотины, лишь совсем мелкие чешуйки, какие можно намыть в колымских ручьях. На третий день спокойного рассудительного Арифова стали одолевать сомнения, что это не Шайтан-гора и река не Дялтула…

— Или Дух горы стережет это сокровище, — сказал он вечером у костра. — Мне один старатель рассказывал, как однажды в больнице известный золотарь Семка, умирая, отдал ему рисунок и описание клада в долине реки Синека в заброшенном зимовье. Так вот он две недели искал, чуть не подох от голода, а зимовье с кладом так и не нашел, хотя схемку имел на руках. Шайтан-гора — ее так прозвали неслучайно. Надо переезжать на другое место.

— Но геолог Алонин нашел. И отец нашел!.. И я пойду верхом горы, и буду искать.

— Пустое занятие, тоже мне, геолог нашелся…

— А ты не ходи, ты не крещеный, тут оставайся. — Иван распалился и выговаривал это с обидой. — Мне Николай-угодник поможет… Вот-вот, ты смеешься, а я помолюсь и пойду утром рано.

Только по рассказам отца и других горняков Иван знал, как выглядит столбчатый выход на поверхность рудного золота, поэтому до рези в глазах вглядывался в прожилки кварца, обстукивал молотком трещиноватые куски гранита, даже устроил небольшой камнепад, но ничего похожего не обнаружил. Вечером спускаться по каменистому косогору не решился, заночевал в седловине на подстилке из веток. Проснулся от холода и пожалел, что не послушался Володьку, поленился тащить в гору спальный мешок. С трудом развел в темноте костер, который почти не согревал, пламя и вместе с ним тепло относило порывистым ветром. Отсвет костра плясал на скалистых останцах, а он лежал, свернувшись калачиком, и думал, какого черта я поперся за этим кладом! На счету в банке сто пятнадцать миллионов, а если продать технику, оборудование, так еще, как минимум, сто двадцать пять. И Николай-угодник тут не помощник. Подбрасывал валежник, придремывал и вновь просыпался от холода, ожидая с нетерпением рассвета, чтобы спуститься