Александр Кулешов - Мир приключений. 1984 год
— Чего думать, я согласен, — нетерпеливо прервал Широкова Андрей.
— Решено, товарищ командир, иду! — коротко отозвался Еникеев. — И правда, думать нечего.
— Тогда уточним подробности, — вмешался Мельников. — Но прежде поедим, наконец: гость с дороги, — кивнул он на Широкова. — Парфенов, закусить ты нам дашь? Готово там у тебя или нет еще?
С аппетитом уплетая горячую картошку и запивая ее чаем из большой жестяной кружки, Широков расспрашивал Еникеева о Казани:
— Так, говоришь, родственники у тебя там и жена? А не опасно это, не узнают тебя?
— Казань большая. Как ни хочется повидать жену, к ней не пойду. А родственники — дальние, семь лет не виделись.
— Смотри… А ты, Андрей, как думаешь там обосноваться?
— Думаю, Петр Андреевич, лоточником на эти дни стать. Помните, когда я в типографии учеником был, то еще газеты, конверты да лубочные книжки с лотка продавал. Тогда матери помогать надо было. И недавно вот так же в разведку ходил. Дадите деньги — заведу и в Казани лоток.
— Ну, что ж, дельно. А вот с документами как? Еникееву мы добудем от муллы какого-нибудь бумажку, но с тобой-то как быть? Свидетельство о рождении есть?
— Нету у меня с собой никаких документов. Только похвальный лист об окончании церковноприходской школы сохранился.
Мельников взял у Андрея туго сложенную в несколько раз плотную бумагу.
— Что же ты ее так скомкал?
— А в кармане вот ношу.
Командир отряда развернул лист, просмотрел, потом передал Широкову:
— По-моему, подходит.
— Что ж, и это там может послужить документом для “коммерсанта”. Даже очень неплохо, — улыбнулся тот, возвращая лист Андрею. — Ну вот что! Утром займемся подготовкой к экспедиции, а сейчас отдыхайте, путь предстоит нелегкий.
***В предрассветном сумраке у околицы небольшой татарской деревушки, верстах в двадцати от села, в котором расположилась часть Мельникова, медленно брели по дороге два оборванца-татарина с котомками за спиной.
В согнутом татарине с порванном круглой шапочкой на бритой наголо голове едва-едва можно было узнать молодцеватого, веселого Садыка Еникеева. Да и чумазый татарский паренек рядом с ним никак не напоминал светловолосого Андрея Ромашова.
— Жена у меня саратовская, русская, — тихо рассказывал Садык. — Я с ней познакомился, когда служил в солдатах. Она горничной была у фабриканта. Грамотная, телефонисткой сейчас работает. Вот бы повидать! Да нельзя. У тебя есть девушка?
— Есть, — покраснел Андрей. — И тоже в Казани.
— Разъезд! — прервал Садык. — Вот шайтан, прямо на самых отъявленных каппелевцев, видно, наткнулись.
Навстречу, не торопясь, легкой рысью ехали на сытых конях пять всадников, у одного слегка блеснуло золото погона.
— Офицеры, — дрогнувшим голосом прошептал Андрей, — ну и влипли мы!..
— Держись, помни, как договаривались.
— Эй, кто такие? — подъехали всадники. Кони горячились, наезжали прямо на остановившихся путников.
— Татар мы, господин, — ответил Еникеев, низко кланяясь, — татар. Вон с той село.
— Куда идете, зачем? — спросил старший, с погонами штабс-капитана. Остальные молча разглядывали оборванцев.
— В Казан идем с братом меньшим. С братом беда. К профессор идем. Стрелял у нас пушка, брат совсем говорит перестала. Немой, и все… Сказали, профессор поможет.
— Нужен ты профессору со своим братом, татарская морда. Чего несешь? Посмотрите, Алексей Николаевич, — обратился он к щеголеватому подпоручику.
Тот нехотя, медленно слез с лошади, подошел, помахивая легким стеком.
— Что здесь? — брезгливо сморщившись, ткнул он в котомку Еникеева.
— Профессор за лечение, — с готовностью снял и раскрыл тот котомку. — Вот яйца, баран, кура и… это, — он брезгливо сморщился, — самогон… Говорят, для профессор очень всегда надо — лэчит чтоб.
— Господа, смотрите, — засмеялся подпоручик, — этот кретин вместо спирта самогон медикам тащит. И где ты его достал, вы же, магометане, я слышал, непьющие?
— Это лучше спырт, — обиженно затараторил Еникеев, — лучше. Я сам у русский мужик, когда покупал, видел: горит лучше спырт.
— Гм, светлая, первач? — Подпоручик еще раз взглянул на две соблазнительные бутылки, затем на офицеров. — А ну пробуй, болван.
— Ой, нельзя мне, господин полковник, нельзя. Аллах сердит будет.
— Пей, говорю. Вот идиот! Да не из бутылки, ты что, ошалел? Вон кружка у тебя, только немножко, смотри…
Еникеев, морщась и всем своим видом выражая крайнюю степень отвращения, несколько раз быстро глотнул из жестяной кружки. Затем упал на колени и стал что-то шептать по-татарски, ударяя себя в грудь кулаками и кланяясь до самой земли. Офицеры загоготали.
— Не нравится татарам русский первач, — усмехнулся штабс-капитан. — Возьмите-ка бутылки, подпоручик. А что, не перекусить ли нам, господа? С самого рассвета болтаемся…
Раздались одобрительные возгласы. Подпоручик быстро сунул бутылки в свои седельные сумки и вскочил в седло.
— А это, — ткнул он стеком в сторону распотрошенной котомки, — можешь забирать к своему профессору. И проваливайте отсюда, живо — пока целы!
Разъезд повернулся и на рысях направился к деревне.
— Ф-фу, пронесло, — облегченно вздохнул Садык. — Пошли скорей, Казань совсем близко.
***Бойцы армии революции оставляли Симбирск под жестоким натиском значительно превосходившего по силам врага. До последнего патрона сражались отряды молодой Красной Армии. Бронепоезд под командованием Полупанова стал у входа на огромный мост через Волгу и своей единственной пушкой долго сдерживал белогвардейцев, пока были снаряды. Затем его команда взорвала бронепоезд. А оборонявшийся тут же, у моста, отряд симбирских коммунистов погиб целиком. Враги уже подняли мятеж и в самом городе. Успев захватить в интендантских складах оружие, они открыли стрельбу на улицах.
Часам к десяти утра 22 июля перестрелка почти утихла. С юго-запада в город вступили сытые, хорошо обмундированные, вымуштрованные отряды каппелевцев, проносились на рысях белоказаки, громыхала артиллерия. Снизу, с Волги, поднимались белочехи. Всех их радостно встречали на улицах те, кто прятался от большевиков. Церкви гремели праздничным перезвоном, светились тысячами свечей торжественных молебнов. Но ни приветственные крики, ни церковный звон не могли заглушить выстрелов и стонов. Зверски расправлялись белые с коммунистами, рабочими, красноармейцами, не успевшими уйти из города…
— А железнодорожник тот знакомый уже второй день застреленный на улице валяется, — рассказывал сторож швейной фабрики Федор Кузьмич Асафьев своей заведующей Евдокии Борисовне Ромашовой. — И убирать его не дозволяют. Убили-то его прямо на жениных глазах. И все ходят и ходят по домам — ищут советских.
