Левиафан - Роберт Рик МакКаммон
Хадсон наступил на что-то в грязи, что-то попало ему под правый ботинок. Он подумал, что это выброшенный пистолет, и опасно пошатнулся в попытке сохранить равновесие. Хадсон знал, что, если упадет, то больше не сможет поднять мальчика.
Он все шел и шел мимо других раненых, которые с трудом стягивались все к той же палатке.
Наконец, он увидел ее примерно в семидесяти ярдах впереди, в задней части голландского лагеря.
Семьдесят ярдов.
Хватит ли у него сил? Осталось ли в нем хоть что-то от сильного человека, которого он помнил? Сейчас его силы были на исходе.
Он прошел мимо других палаток, не обращая внимания на солдат, смотревших ему вслед, и вошел в оранжевую палатку, где на носилках лежали тела. Внутрь вносили все новые и новые носилки. Три врача в окровавленных белых халатах делали все возможное, чтобы спасти жизни тех, кого уже почти невозможно было спасти. Хадсон также увидел двух медсестер, постаревших намного раньше времени. Их пустые глаза повидали все, поэтому сейчас уже почти не различали перед собой ничего.
Два ряда коек уже были подготовлены. Хадсон подошел к ближайшей свободной койке и уложил на нее молодого солдата.
— Что ты делаешь? Кто ты такой? — По проходу к нему двигался врач в очках и с каштановыми усами. Он сердито посмотрел на Хадсона.
Война в достаточной степени позволила ему выучить голландский язык, чтобы понимать сказанное. Понимал Хадсон и то, что здесь только врачи решали, кого укладывать на койку, а кого на пол.
— Я спросил, кто ты… — мужчина оборвался на полуслове, посмотрев на солдата, лежащего между ними. Хадсон увидел, как веки молодого человека дрогнули, а затем открылись, и он с усилием сфокусировал взгляд на докторе. Хадсон положил руку на плечо мальчика и отвернулся.
Он выполнил свой долг.
Он надеялся, что солдат выживет, но обеспечить это было более не в его власти.
Как быть дальше? Ноги сами принесут его обратно? Что ж, им придется это сделать, иначе Хадсон будет ползти, но, так или иначе, вернется к своим.
За пределами палатки один из пехотинцев наконец заметил незваного гостя в центре лагеря.
— Стоять! — Он поднял мушкет, и, хотя в нем не было пороха и пули, штык все еще представлял опасность. — Стоять, я сказал!
Хадсон не оглянулся и продолжил идти, с трудом переставляя ноги. Солдат сделал два шага вслед за ним, держа штык наготове, чтобы ударить. Его остановила твердая рука, схватившая его за плечо.
— Пусть идет, — сказал доктор и протер стекла своих очков маленьким белым носовым платком, на котором была вышита первая буква имени его жены. — Я не знаю, кто он, но он вернул моего сына.
Хадсон прошел через лагерь и направился к полю боя. Дым начал подниматься и рассеиваться. Вокруг лежали трупы и бродили люди, разыскивающие своих товарищей — тех, кого еще можно было спасти, и тех, кого никогда не вернуть.
Идя вперед, Хадсон знал, что оставляет что-то очень важное позади. Что это было? Чувство вины за убийства в оранжевой палатке много лет назад? Нет. Скорее он покидал поле боя, которое сам же и создал.
Спасение одной жизни… было ли это так важно в общей картине? Он думал, что да. И хотя его ноги отяжелели, и он осознавал свой возраст и угасающие силы… все было в порядке. Он был там, где должен быть, в нужное время и с нужными людьми. Это доказывало само его существование. Хадсон Грейтхауз поднимет голову и продолжит жить, куда бы жизнь его ни привела. Возможно, в будущем он обнаружит, что путь снова лежит через ужасы войны, но это небольшое искупление позволило ему обрести новое начало.
Однако… Боже, как он устал!
Грязь налипла на его ботинки, отяжелив шаги.
И все же он ощутил свободу, прилив облегчения, как будто сделал первый за очень долгое время глоток свежего воздуха. Это было настолько сильное чувство, что оно почти лишило его рассудка и вскружило ему голову. Хадсон упал на колени в грязь, но никогда не чувствовал себя таким чистым.
Через несколько минут он увидел перед собой пару черных сапог с высоким голенищем и малиновыми шнурками. К нему потянулась рука, чтобы помочь ему подняться.
Он посмотрел в глаза Камилле Эспазиель. Она кивнула, ее зеленые глаза были добрыми и понимающими. Хадсон взял ее за руку, позволив ей принять на себя часть его веса. Поднявшись, он в порыве чувств обнял ее и повис на ней, словно на твердой скале посреди дикой бури. Камилла обняла его в ответ, и они стояли, слившись в единое целое — тело к телу, душа к душе. Прислонившись головой к ее голове, Хадсон вдруг подумал, что у него галлюцинации… потому что там, у подножия холма, среди павших солдат, на них двигались две фигуры. Мэтью Корбетт стоял в стороне и наблюдал за происходящим. На одной из фигур был серый плащ, у нее были длинные волосы цвета песка, и, казалось, у нее не было рук. На другой был коричневый плащ, у нее были длинные волосы до плеч, белая борода и черная повязка на левом глазу.
Пока Хадсон в изумлении наблюдал за происходящим, Сильва Арканджело наклонялся и осенял крестом одно тело за другим, тихо говорил с ними и шел дальше, а Трователло следовал за ним.
Хадсон отстранился от Камиллы.
— Что… что они здесь делают?
— Они приехали на лошадях сразу после того, как ты покинул виллу, — ответила она. — Следовали за нами от Санто-Валлоне. Так мне сказал священник. А еще он сказал, что Трователло попросил этого. Он сообщил, что это важно.
— Важно? Почему?
Камилла полезла в карман куртки и развернула листок бумаги, который передал ей священник.
— Трователло может писать правой ногой. Священник сказал, что, как только они вернулись в свой коттедж, Трователло написал ему это.
Хадсон прочитал протянутый ему листок.
Там было начертано неровным, но вполне разборчивым почерком:
Валериани
Бразио
Бразио
Бразио
Киро.
Часть третья. Дочь Копья.
Глава пятнадцатая
— Спросите его, откуда он знает имя Киро, — попросил Мэтью.
— Я спросил, — ответил Арканджело. — Он говорит… точнее, пишет, что, услышав имя Валериани,
