Левиафан - Роберт Рик МакКаммон
— Хадсон! — позвал Мэтью, все еще находясь в состоянии шока.
Друг не оглянулся и не замедлил шага, и еще через несколько секунд Мэтью последовал за ним сквозь заросли деревьев, испещренных глубокими шрамами от картечи.
Они миновали место, где лежало не меньше тридцати французских кавалеристов, ранее скакавших по склону холма. Их нагрудники и шлемы были пробиты пулями. Там, где металл выдержал удар, он был помят, словно его молотили чудовищные кулаки. Некоторые раненые все еще бились в кровавом ужасе агонии.
Хадсон добрался до подножия холма. Мэтью молча последовал за ним по грязному, залитому кровью полю боя. Фигуры раненых метались взад-вперед в дымной серой пелене. Повсюду слышались рыдания и мучительные крики, сотрясающие небеса.
Мэтью понял, что они с Хадсоном наступают не только на целые трупы, но и на части тел и дымящиеся внутренности, разбросанные в причудливых красных и синих тонах.
Перед Хадсоном вдруг пронеслась лошадь, волоча за собой обезглавленное тело, одна шпора которого застряла в стремени. Лошадь выровнялась и поскакала дальше, унося своего мертвого всадника в последний путь проклятых.
Спустя еще несколько шагов в этом болоте страданий светловолосый пехотинец в темно-синей куртке с голландской оранжевой окантовкой схватил Мэтью за плечи. Он с обезумевшими глазами начал что-то бормотать, очевидно, задавая какой-то вопрос, который Мэтью не мог понять. Внезапно раненый пехотинец бросился бежать по грязи, словно опаздывая на какое-то жизненно важное свидание. Вся его рубашка спереди перепачкалась в чужой свежей крови.
Справа — мертвые и умирающие, слева — тоже.
Хадсон продолжал упорно двигаться вперед, и Мэтью держался на несколько шагов позади него. Сквозь многочисленные крики до Мэтью вдруг донесся жуткий вопль, и он посмотрел направо и вниз, чтобы увидеть симпатичную молодую женщину — вероятно, служанку — в окровавленном коричневом платье, которая держала на руках голландского солдата с открытыми выцветшими голубыми глазами, с пулевой раной во лбу и струйками крови, стекающими из уголков рта. Она раскачивала его взад-вперед, ее лицо было таким бледным, словно она и сама была на грани превращения в призрака, а глаза смотрели безучастно, как у трупа, которого она в отчаянии пыталась оживить.
Мэтью отвел взгляд, но смотреть было некуда: вокруг было только уродство войны. Он чувствовал, как мужество покидает его, а душа сжимается. Он больше не мог выносить эту прогулку, которой обрадовался бы любой демон из проклятого зеркала.
Впереди Хадсон почувствовал, как чья-то рука схватила его за левую ногу чуть выше ботинка.
Он остановился. Посмотрев вниз, он увидел молодого пехотинца, чьи глаза были открыты, а взъерошенные длинные каштановые волосы потемнели от крови. На боку у парня было еще одно кровавое пятно, вероятно, от штыковой раны.
Совсем юноша — стройный и чисто выбритый, лет восемнадцати-девятнадцати, не больше, — подумал Хадсон. Пехотинец умоляюще посмотрел на него, а затем его глаза закрылись, и он отпустил его ногу.
Хадсон тут же опустился на колени рядом с павшим воином, приложил руку к его горлу и нащупал пульс, пусть и слабый.
Это был тот, кого он искал.
Тот, кого можно было спасти.
Он сделал глубокий вдох и, доверившись Богу, уверился в том, что собирался сделать. Напрягшись, он начал поднимать юношу и перекидывать его через левое плечо.
Мэтью подошел, чтобы помочь.
— Нет, — рявкнул Хадсон, и его тон был почти угрожающим.
Мэтью остановился. Хадсон сделал еще один вдох и перекинул раненого поудобнее. Встав, он дважды пошатнулся, прежде чем восстановить равновесие.
— Возвращайся, — сказал он Мэтью.
— Я не могу просто уйти…
— Возвращайся.
— Я не уйду! — воскликнул Мэтью.
Лицо Хадсона было мрачным и серым, как затянувший все вокруг пороховой дым.
— Я должен сделать это один.
— Сделать что?
— Ты знаешь, — сказал Хадсон, в последний раз поведя плечами, чтобы уравновесить тело раненого. Затем он отвернулся от своего друга и побрел по грязи, крови и человеческим останкам к далекой оранжевой палатке.
Насколько далеко она находилась? Судя по подзорной трубе, в миле или больше, но так казалось с вершины холма. Хадсон решил, что ему предстоит пройти ровно милю.
В первые две минуты он понял, что уже не тот, что раньше: его ноги дрожали от напряжения, хотя мальчик, вероятно, весил не больше ста сорока фунтов. Он выбрасывал из окон людей, которые весили на пятьдесят фунтов больше.
И все же, несмотря на дрожащие ноги и осознание собственной смертности, он собирался отправиться в это путешествие, и никто на Земле и на Небесах не мог его остановить. Он чувствовал на себе тепло крови молодого солдата. Ее запах пропитал воздух, но была ли это кровь мальчика или нет, не имело значения.
Примерно через тридцать ярдов Хадсон чуть не столкнулся с солдатом, который, пошатываясь, проходил мимо, прижимая обе руки к животу, и Хадсон подумал, что этот человек, вероятно, удерживает свои кишки, торчащие из зияющей раны.
Слева раздались три мушкетных выстрела — вероятно, в убегающего пленника.
Хадсону было знакомо это чувство. После битвы, когда ты видел своих боевых товарищей растерзанными и убитыми, всегда приходил такой гнев. И ты чувствовал облегчение, что выжил сам, но хотел уничтожить всех причастных к этому ужасу. Он хорошо это знал, потому что однажды его собственная кровавая ярость привела его к этому моменту. Он должен был добраться до оранжевой палатки с раненым — умирающим? — молодым человеком на плече.
Снимет ли это с него вину? Нет.
Но если бы он мог спасти хоть одного… хоть кого-то… это казалось ему лучшим, что он мог сделать.
Он шел дальше, сапоги увязали в грязи, ноги болели, спина начала протестовать. Вокруг него выжившие голландцы бродили туда-сюда, разыскивая павших товарищей или пытаясь навести хоть какой-то порядок в этом хаосе, и, хотя на Хадсоне не было формы, его никто не трогал. Он казался призраком среди других призраков, плывущих сквозь туман.
Все дальше и дальше.
Еще миля?
Он не видел палатки. Может, он шел не в ту сторону? Может, он неправильно рассчитал расстояние или градус?
Он все шел и шел, его легкие работали на пределе, колени грозили подкоситься. Он миновал ряд из трех пушек размером с фальконет, выстроенных в ряд и безмолвных после смертоносного града картечи. Там стояла повозка с боеприпасами, а команда из шести усталых мужчин сидела в грязи в ожидании каких-то распоряжений от командира, который сам, возможно, был
