Михаил Белов - Когда пробуждаются вулканы
…Еще одна картина. Нет, нельзя такими большими дозами воспринимать прекрасное! Марина Семеновна что-то объясняла, говорила о художественных деталях, еще о чем-то, но ее слова почему-то не доходили до меня. Я вернулся к столу и без разрешения закурил.
— Прошу вас, садитесь, вот сюда, — сказала она. — Хочу набросать ваш портрет.
Я был взволнован и дал усадить себя. Она устроилась на диване и открыла альбом. Мысли мои витали далеко. В памяти проходило прошлое с его горестями и радостями… В ту минуту я чувствовал силы необъятные для служения моей стране, радовался, что в молодости не увлекся приманками мелких, пустых страстей и желаний, до седых волос сохранил пыл души. В картинах прошлого, мелькавших перед моим мысленным взором, возникал образ женщины, но раньше он обычно ускользал, а сейчас нет… Я видел ее. Она сидела на диване и держала альбом на коленях…
— Когда-то, — говорила она, — я видела картину неизвестного французского художника «Будущее». Более мрачной картины мне не приходилось встречать. Всю страсть своего гения художник вложил в изображение глаз безобразного старика. Каждый раз, встречаясь с этими глазами, я вздрагивала, как от прикосновения чего-то холодного, леденящего душу. Трудно словами описать. Это надо увидеть…
На лоб Марины упала прядь светлых волос. Она нетерпеливо отбросила их назад. Вдруг ее губы надулись, как у ребенка. Я рассмеялся.
— Ну, Петр Васильевич, делайте такие же глаза.
— Какие?
— Какие были.
Я подошел к Марине. С листа альбома смотрели глаза. Неужели это мои глаза? Серые, с твердым и открытым взглядом, они были устремлены вдаль. В глубине их — восхищение и изумление.
— Давно я мечтаю о картине «Человек будущего», — говорила Марина. — Мрачному образу неизвестного французского живописца хочется противопоставить светлый образ, полный жизни и вдохновения… Не получается, — вздохнула она, закрывая альбом, потом неожиданно сказала: — Знаете, Петр Васильевич, мне с вами почему-то всегда хорошо. Я самой себе кажусь моложе своих лет.
Она хлопотала у стола, готовила чай. Мне, старому медведю, было приятно принимать из маленьких рук аккуратную чашечку с пахучим чаем. Мы говорили о вулканах, о живописи, о книгах, иной разговор вели наши глаза. Я не берусь описывать свое состояние. Как пишут в таких случаях в романах: я был в состоянии сладостного блаженства.
Расстались мы поздно. Я был взволнован и пешком отправился на горячие источники. Февральский вечер дышал весной. Улица была пустынна. Окна в домах ярко светились. На окраине поселка я остановился и несколько раз жадно вдохнул свежий воздух. Из дома Ларгана вышел человек и быстро зашагал в поселок. Разглядеть его не удалось — было темно. Но походка мне показалась знакомой. Неужели Колбин? Я с ним еще не встречался, видел только издали несколько раз. Мне хотелось окликнуть его, но я сдержался. Зачем?
Друзья школьных лет остаются друзьями на всю жизнь. У меня их много. Жизнь разметала нас в разные концы страны. Мы редко видимся и редко переписываемся. Но каждый помнит о другом и при случае всегда подаст весточку о себе. А сколько волнений и радостей доставляют неожиданные встречи со школьными товарищами! Мои друзья прошли трудный путь. Иные спотыкались и падали, но вновь поднимались, чтобы идти по дороге, избранной в далекие комсомольские годы.
Вперед, заре навстречу,Товарищи в борьбе…
В списке моих друзей был и Женя Колбин. Мы с ним никогда не переписывались и не встречались, не считая одной камчатской встречи по делу Лебедянского. Тогда у меня остался в сердце какой-то осадок. С годами осадок рассосался — человек не святой, может ошибаться в жизни, и я с интересом следил за успехами Колбина в вулканологии. Делать это было нетрудно, статьи за его подписью часто появлялись в научно-популярных журналах…
Тяжело вырывать из сердца образ школьного товарища. Еще тяжелее сознавать, что твой друг все эти годы шел не по общей с тобой дороге «заре навстречу», а топал по обочине, себе навстречу.
Я вычеркнул Колбина из списка школьных друзей.
Берегись, Евгений, обмануть нашу светлую юность!
Надев лыжи, я почувствовал себя совсем молодым. Горячие источники возвратили моей ноге силу и гибкость. Сторож санатория говорит, что лимровские воды вылечивают все человеческие недуги. Я ему верю. Ни Кисловодск, ни Кульдур, ни Карловы Вары не помогли мне. Варя Сенатова, она по совместительству курирует в санатории, вчера после осмотра посоветовала больше ходить и бегать. Поздно вечером я пришел в Лимры — впереди три свободных от процедур дня — и сегодня отправляюсь с Мариной на лыжную прогулку.
Я радуюсь, как мальчишка. Лыжи мне одолжила Варя. Они коротки немножко, но это неважно. Очевидно, со стороны я похожу на долго постившегося человека, который набросился на пищу. Всеми своими изголодавшимися чувствами старого спортсмена я впитываю запахи, краски, хруст снега под ногами.
С лыжами в руках из дому вышла Марина. Она в спортивных брюках, свитере, меховой куртке-безрукавке и белой вязаной шапочке. Взглянув на меня, она звонко рассмеялась.
— Ну и вид у вас, Петр Васильевич.
— Плохой?
— Обалдело-радостный.
— Значит, вполне нормальный для моего состояния, — ответил я и хотел сделать серьезное лицо, но оно, помимо воли, растягивалось в улыбке.
Марина пошла впереди. Мои первые шаги были робки и неуверенны. Постепенно ритм движения захватил меня, шаг сделался твердым и накатистым.
Крупный снег валил с неба. Силуэт Марины таял в белой пелене, временами я терял ее из виду. Вскоре лыжня пошла в гору. Марина брала подъем, как заправский горнолыжник. Я крикнул ей, прося остановиться. Она помахала лыжной палкой и пошла дальше. Взойдя на пологую сопку, она оглянулась и, наверное, насмешливо посмотрела на меня сверху вниз. Я погрозил ей кулаком и, тяжело дыша, поднялся к ней. Но она не дала мне передохнуть, оттолкнувшись палками, помчалась вниз. В молодости моим любимым спортом был спуск с горы. Я входил во вкус игры и помчался за Мариной. Время от времени она оборачивалась, очевидно, чтобы измерить, насколько обогнала меня. Я настигал ее. Она резко повернула в сторону. Хитрость не удалась. Я схватил ее и три раза ткнул лицом в снег — не дразнись! Мы боролись и дурили, как дети. Она отбивалась, награждала меня тумаками и тоже старалась повалить в снег. На мгновение наши щеки соприкоснулись. Я вдохнул запах ее волос. Она выскользнула из рук и посмотрела на меня веселым вызывающим взглядом.
Снег перестал. В сером небе появились синие просветы. Мы не спешили. Приятная усталость разлилась по телу. Марина сидела на снегу и смотрела в небо. Она словно забыла обо мне и чему-то мечтательно улыбалась.
