Лисёнок Ян и Кристалл Судьбы - Ирина Никулина
— Змеи отказались примкнуть к нам. Они слишком осторожны. Но только до тех пор, пока перевес сил не станет очевидным. Там, я уверен, они присоединятся к нашему делу.
— А крысы? — прорычал медведь.
— О! Крысы — это прекрасный народец, четко понимающий свою выгоду, — прошипела змея. — Мне даже не пришлось им ничего обещать — они согласны нам помочь. Они все просчитали сами, ведь после того, что я сделаю, больше не останется сенмиров на этой Земле, а крысы берегут свой род.
— Но что они могут?
— Проникнуть в каждый дом, вынюхивать, выискивать, союзники нам не помешают!
— Это факт.
— Жаль только, что ты, Ларсон, последний медведь в своем роде. Ваша грубая сила пригодилась бы нам.
— Ничего не поделаешь, я действительно последний медведь. Значит, на остальных рассчитывать нельзя? Я так и знал. Они все слишком трусливы…
— Слишком горды, ты хотел сказать.
— Причем здесь это? Это все от недостатка смелости, — ревел медведь.
— О нет, — шипела змея. — Копай глубже! Сенмиры слишком горды! Покажи мы людям наши технологии еще тогда, 400 лет назад, и все бы изменилось, но нет, ведь тогда они бы стали равны нам! Сэнмиры служат этим ничтожествам, жертвуя своими личными интересами яко бы во благо человечества, но на самом деле они лишь хотят удержать в своих руках власть над людьми! Быть в привилегированном положении, управлять этим миром. В основе всего — гордость.
— Они боятся. В корне всего лежит страх. Мне ли это не знать, — сказал Ларсон. — Сэнмиры боятся, что, нарушив правила, будут истреблены. На каждую силу всегда есть другая, высшая сила, и кому как не им знать это. Их послали на эту планету с определенной миссией, и, если они не справятся, — какой будет в них толк? Какая необходимость? Их всех ждет небытие…
— Говорю тебе, гляди глубже. Причина всего — гордыня, — говорил Смолл. — Они считают себя высшей расой, богами на земле, а ведь трудно быть богом! Это накладывает определенные обязательства, но все-таки, им доставляет великую радость быть не такими, как все. Они наслаждаются чувством собственной исключительности, чувством превосходства над убогими людишками. Они маниакально преданы своей идее не из страха, а из любви к тому особому положению, которое они занимают на Земле — гордыня суть всего.
— Нет, страх! — рычал Ларсон.
— Гордыня! — убеждал Смолл.
Спор продолжался много дней. Медведь и Змея никак не соглашались с доводами друг друга, каждый стоял на своем, потому что был убежден в своей правоте. И действительно, не так-то просто было решить, какой из двух пороков самый страшный: трусость или гордыня. Что хуже всего в человеческой природе?
История знала множество подтверждений правоты и того, и другого, и ни один из них не смог победить в этом извечном споре. И сами пороки, и их последствия находили тысячи примеров того, насколько они отвратительны, и как далеко могут завести любого, стоит только дать себе слабину.
По сути, вся история человечества была написана благодаря этим двум порокам. Испокон веков в людях жило два начала — сила и ум. Каждый приспосабливался в этом мире используя или то, или другое качество. Первые побеждали за счет грубой силы, добиваясь всего, благодаря своим физическим данным: убить, отобрать, завладеть силой, — вот был их принцип. Вторые — научились ловко приспосабливаться, хитрость и изворотливость помогали избегать опасности и получать желаемое, в таких людях главным началом был интеллект, что в итоге привело к осознанию собственного превосходства над остальными. Эти два типа людей и два способа достижения цели породили и два главных порока человечества. Антитеза силе — трусость. Следствие извращенного ума — гордыня.
Много интересного узнали бы люди о самих себе, случись им услышать этот диспут о гордыне и трусости между Медведем — олицетворением силы и Змеей — символом мудрости, но, увы, он прошел без свидетелей.
К концу недели Смолл и Ларсон добрались до входа в катакомбы, ведущие в Филлерт, о которых писал Дулли, там они снова стали сами собой. Косматый бородач исполинского роста и одноглазый сгорбленный карлик, с неизменной трубкой в зубах. По пути Дулли оставлял отметки в подземном лабиринте, и они легко нашли дорогу, оставаясь незамеченными они вошли в город.
Глава 21. Смерть Дулли.
Они встретили Дулли у заброшенного колодца. Вид у него был жалкий.
— Ты куда дел кольцо, лишенец? — грубо спросил Ларсон.
— Ба! Что с тобой стряслось? Ты весь просто рассыпаешься на ходу! — сказал Смолл.
— Все пропало! Это все они, все сенмиры! Они перехватили меня, они отобрали мое кольцо! — пищал Дулли.
— Какая прелесть! Хорошо, у тебя хватило мозгов удрать от них, — пренебрежительно сказал Смолл.
— Это все он — орел, я таких еще не видел! Крылья под три метра! Силен! Одним взглядом может сделать с тобой все, что захочет.
— Любопытно, очень любопытно… Орлы значит, — Смолл выпустил в небо облако дыма.
— Говорю вам, это какая-то бестия!
— И какая, скажи, от тебя в этой жизни польза? Никакой, кроме вреда! — Ларсон сплюнул на землю, — Так… Что у нас здесь?
Дулли показал им заброшенный колодец. Смолл и Ларсон решили рискнуть.
— Ты идешь первым, — сказали они Дулли.
— Но почему?
— Тебя не жалко, — прорычал Ларсон. — Полезай…
Со слезами на глазах, трясясь от страха Дулли сел на край колодца, вцепившись руками в грубые камни.
— Тебе помочь? — Ларсон был готов уже сбросить его вниз, но Дулли, сжавшись в комок, сам прыгнул в бездну. Страх его был настолько велик, что он предпочёл бы тысячу раз разбиться, чем вызвать гнев его спутников. Смолл и Ларсон последовали за ним.
Они летели сквозь катакомбы с невероятной скоростью, воздух мощными потоками сбивал дыхание, они захлебывались в нем, задыхались, сердце выпрыгивало из груди, кровь приливала к мозгу, создавая невероятное давление и перегрузки. Наконец, полет завершился, и они упали на землю. Они встали и осмотрелись. Сквозь полумрак они увидели два факела, обозначающие проход в скале.
— Этот факел недавно зажигали… — сказал Ларсон, потрогав факел и обнаружив тоннель в подземелье.
— Должно быть Кливерт был здесь, но куда он пошел? — пробормотал Дулли.
— Внутрь скалы. И, заметьте, он вернулся, иначе, как объяснить, что факел снова стоит на своем месте? — ответил Смолл, — Видимо в дальнейшем его пути факел ему уже не понадобился… Все это весьма занятно.
— Куда же он тогда делся? — спросил
