Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете
– Пап, а ты смотрел «Патриот»? – и, не дожидаясь моего неизбежного «нет» – ой, пап, такой фильм прикольный!
– «Прикольный» в смысле – «смешной»?
– «Прикольный» в смысле – «хороший». Представляешь, там этот патриот, я не помню, как его звали, он, короче, сначала не хотел воевать – говорит лучше один тиран в трех тысячах миль отсюда, чем три тысячи тиранов в одной миле. А они тогда убили его сына. А тогда он…
– Погоди, кто «они»?
– Краснокафтанники. Ну вот, а он, короче, взял детей и устроил засаду, а там у тех… Они, короче, захватили второго его сына.
– Краснокафтанники?
– Да.
– А кто они такие?
Последовала пауза. Дитя было застато (или застано… а может, захвачено?) врасплох. Ничего, пусть учится.
– Так кто такие краснокафтанники?
– Американцы, – с уверенностью сказал Михаил Романыч. – Или англичане, – добавил он, подумав.
– А все-таки – американцы или англичане?
– Не знаю, – честно признался юный зритель.
– А когда дело происходит?
– Давно, – с уверенностью сказал он.
– Точный ответ. Дело происходит в Америке?
– Да.
– Индейцы есть?
– Нет.
– Негры есть? – продолжал я допрос.
– Есть. Но мало.
– Значит, это не война между севером и югом. А англичане есть?
– Есть, – твердо сказал ребенок. – Англичан много.
– Тогда это, наверно, Война за Независимость.
– Точно! – радостно закричал он в трубку. – Война за Независимость! Они ее сами так называют!
Мишка был настолько счастлив неожиданному решению проблемы, что, казалось, еще немного – и заорет «ура!», а я уже готовился, когда восторги улягутся, занудно-назидательным голосом сообщить ему, что у нас в Израиле тоже была своя Война за Независимость, всё как у больших, но тут вдруг визг прервался, и ребенок к моему огорчению как-то по-деловому объявил:
– Подожди, пап, в дверь звонят. Я сейчас открою.
В трубке послышались удаляющиеся шаги. Интересно, кого досрочно черт принес? Галку или этого козла?
– Это мама.
– Мишенька, слушай меня внимательно. Я скоро приеду. Может быть, на следующей неделе, может быть, через пару недель.
– Миш, ты с кем разговариваешь?
Это голос Галки.
– С папой.
– Дай мне маму, – решительно сказал я.
Пауза, а затем:
– Да.
«Да» в смысле «Алло». Голос такой же каменный, как тогда, когда она велела мне больше не звонить.
– Здравствуй, Галочка. (Как там, в «Иронии судьбы»? – «Спокойно, Ипполит, спокойно!» Будь приветлив без заискивания и вообще веди себя так, будто ничего не произошло.)
– Здравствуй.
Произнесла настолько чеканно-официально, что даже «в» между «а» и «с» прозвучало.
– Галочка! – чуть-чуть игривости, как-никак приятный сюрприз. – А я на следующей неделе приезжаю.
На том конце провода – смятение. А затем (куда делась вся ее бастионность?) – жалобно так:
– Ромочка, любимый! (Ого!) А может, не стоит?
«Шурик, а может, не надо?»
– Стоит, Галочка! («Надо, Федя, надо!») Ведь я его отец.
Гудки. Я еще некоторое время простоял с пустой или мертвой – уж не знаю, как лучше сказать – телефонной трубкой, словно размышляя, что с нею делать. Всё в моей жизни идет прахом. Детей, которых мне поручено охранять, убивают у меня на глазах, товарища по работе ранят вместо меня, мой четвероногий сыночек умирает от рака, а моего двуногого сыночка рвут на части отец и мать.
За двенадцать дней до. 6 таммуза. (16 июня). 15:30
– Отец и мать. Вот двое, которые начинают формировать человека еще до рождения и продолжают формировать фактически всю жизнь. Мать – фундамент. Она пассивное существо в этом мире, она основа мира. Она и до рождения и после дает человеку то непреходящее, то вечное, что станет главным в его жизни. – Рав Нисан откашлялся и продолжал. – Когда наступает шабат, его принято встречать песней о доблестной жене. Песня эта посвящается женскому началу – той духовной устойчивости, тому необычайно глубокому эмоциональному восприятию действительности, которое много глубже, чем интеллектуальное. И его-то несет в мир женщина. Очевидно, именно в этом корень еврейского закона, согласно которому только тот, кто родился у еврейской женщины, изначально является евреем. Сказано еврею следующее – не оставляй, сын, этики отца своего и Торы матери своей. Фраза эта немного удивляет, поскольку ведь именно мама учит маленького ребенка элементарным правилам этики, без которых человек и человеком не будет. И наоборот, отец ответственен – по крайней мере, так это выглядит – за Тору, за то, чтобы сын вырос настоящим евреем. Логично? Так вот, это логика людей, которые издалека смотрят на еврейскую семью. Дело в том, что быть евреем значит иметь в себе тот потенциал, который можно получить только от матери. Отец же – гибкое начало. Он формирует ребенка не того, каким он будет внутри, а каким он будет в отношениях с миром, с людьми, со Вс-вышним. Здесь мать бессильна. Женщина – чужая в этом мире. Ее мир следующий. Она создает суть человека. А как эта суть здесь, на земле реализуется, зависит от отца. И именно тут, в ситуации с отцом самое страшное – подмена. Сегодня мы вспомним историю Шломит и ее сына.
В этот шабат рав Рубинштейн давал урок вместо уехавшего куда-то рава Нисана. Как обычно, наш хабадник ушел далеко от темы. Амекалель появляется в другой Недельной главе «Эмор». Она читалась в апреле, два месяца назад. Но все давно забыли и о том, с чего начали, и о том, что после минхи – дневной молитвы – всех дома ждет вкусная трапеза.
Йошуа подпирал руками подбородок. Казалось, он мысленно набрасывает портрет рава. По случаю шабата делать это по-иному было невозможно.
Илан сидел свежеподстриженный, причем так коротко, что голова его напоминала газон, с которого скосили высохшую траву. Верно, говорят – подлецу всё к лицу. Носил Илан черные локоны – чаровал красотой. Постригся чуть ли не наголо – опять неплохо.
Он смотрел на рава расширенными зрачками, словно перед ним был гигант, плод брачного союза горы Благословения и горы Проклятия – не знаю, кто уж там мама, кто папа.
Шалом полузакрыл глаза и еле заметно раскачивался в такт речам рава. Создавалось впечатление, что он слушает какую-то очень красивую музыку. Небось, Карлебаха. Не помню, чтобы Шалом у себя в машине ставил что-нибудь другое.
У вечно кипучего Хаима на лице застыло какое-то брюзгливое выражение. «И ничего во всей природе благословить он не хотел».
– Одна из великих заслуг нашего народа в Египте, – говорил рав Рубинштейн, – была в том, что мы не смешивались с египтянами ни на уровне брака, ни на уровне случайных связей. Единственной еврейкой, побывавшей в объятиях египтянина, оказалась Шломит бат Диври, да и то став жертвою хитрости. Она приглянулась египтянину-надсмотрщику и тот ночью, отправив ее мужа работать, явился к ней вместо него и, воспользовавшись тем, что она в темноте приняла его за своего мужа, овладел ею. Кстати, это был тот египтянин, которого впоследствии убил Моисей, а муж ее был тот еврей, которого этот египтянин избивал.
