Константин Фарниев - Паутина
Местных жителей не было видно. Каждый из них уже занимался своим извечным, как сама жизнь, делом, которое не терпело праздности в будние дни.
В селении жили в основном скотоводы. Занимались они еще охотой, но какая могла быть охота в такое тревожное, неопределенное время?!
— Эй, лаппу! — услышал Пащенко и резко остановился.
Он сразу узнал старика Касполата, с которым познакомился в штабе полка в первый же день прибытия части в село. Касполат вместе с другими стариками селения пришел тогда в штаб, чтобы сказать: сельчане готовы принять у себя в домах бойцов и командиров, накормить их.
Командир полка ненароком обидел стариков, когда ответил, что у бойцов имеются своя кухня, свой паек и что нет никакой необходимости ставить их на довольствие к горцам, которым и без того приходится нелегко…
Вызов в штаб был срочным, но Пащенко не мог пройти мимо Касполата, не откликнувшись на зов старика и не поздоровавшись с ним. Александр знал, что горцы — народ благородный, честный, хлебосольный, но и обидчивый, когда им не отвечают взаимностью. Надо же, как расстроились старики в штабе, когда командир полка отказался ставить своих бойцов на довольствие к сельчанам. Рассердился тогда Касполат: «Разве может горец принять в свой дом гостя и не посадить его за стол? Разве кто-нибудь из нас, — оглядел он стариков, — позволит навлечь на себя позор? Скажет людям, что гости отказались от его стола?»
Касполат широко распахнул перед Пащенко свою калитку.
— Мидама рацу, Александр. Заходи, сынок, гостем будешь. У тебя легкая нога и светлое сердце. Когда я увидел тебя сегодня, сразу понял: все у меня получится.
По-русски старик говорил плохо, изъяснялся больше по-осетински и жестами, но Пащенко почему-то хорошо понимал его.
Александр бережно пожал старику руку и неловко ссутулился, словно застеснявшись своей мощи. Рядом с ним худой и хрупкий Касполат казался седобородым подростком.
— Большое спасибо, — улыбнулся Пащенко. — С удовольствием заглянул бы к вам, но тороплюсь — срочный вызов.
Старик сделал протестующий жест рукой. Довод военного, видимо, показался ему неубедительным. На его смуглом, довольно крепком лице с живыми карими глазами, появилось выражение недовольства. Но вот старик посмотрел на молодого человека и сразу осекся, увидел как ему неловко. Александру крайне неприятно было отказывать старику.
— Я обязательно зайду, обязательно, сейчас не могу, — повторил он.
— Бахатыр канут, — виновато заговорил Касполат и чуть отступил от Пащенко. — Извини, не понял сразу. Фандараст. Счастливого тебе пути.
— Бузныг, спасибо, — обрадованно улыбнулся Александр.
— Хорз, лаппу. Хорошо, сынок, принеси в наш дом радость.
Пащенко аккуратно прикрыл за собой калитку и, махнув старику рукой, почти побежал вниз — к центру села, где находился штаб полка.
Сегодня Александру так и не удалось поспать. Только лег, вернувшись с задания, как опять вызов в штаб.
Ответив на приветствие часового, Пащенко взбежал по ступенькам низкого крыльца на веранду. Штаб располагался в сельском доме, хозяин которого уехал с семьей в Орджоникидзе.
У двери Александр поправил на шинели портупею и постучал. Кто-то сердито крикнул в ответ на стук: «Войдите». Пащенко рывком открыл дверь, зная, что иначе она не откроется.
— Долго идете, товарищ командир, — раздалось сразу, как только он переступил порог.
Пащенко увидел сердитое, со следами усталости лицо начальника особого отдела полка, старшего лейтенанта госбезопасности Ивана Яковлевича Золотова. Звание это по тем временам в системе НКВД было довольно высокое, соответствовало, примерно, званию армейского подполковника.
— Старался не опаздывать, — пробормотал он и только сейчас увидел в комнате капитана Фролова — командира третьей роты резервного полка.
— Проходи, — отрывисто бросил Золотов.
— Ну так что будем делать? — обратился к Фролову начальник особого отдела и продолжил сердито выговаривать капитану. Но тот оставался безучастным, будто слова Золотова были лишенными всякого смысла звуками. Золотов не замечал этого, потому что почти не смотрел на ротного. Он был раздражен, и ему нужно было выговориться. Капитан, видимо, понимал состояние Ивана Яковлевича и поэтому не обижался, не оскорблялся резкими выражениями в свой адрес, а спокойно ждал, когда Золотов вспомнит о нем, как о капитане Фролове, воевавшем с первых дней войны.
— Полюбуйся на него, — повел в сторону ротного взглядом Иван Яковлевич, адресуя свою реплику Пащенко. — Трех бойцов не досчитался с утра в роте и спокоен, как… египетская пирамида. Стоит и… даже не моргает. А ведь должен знать, кто на что способен в его роте.
Последние слова начальника особого отдела пробили-таки панцирь безразличия капитана.
— Так я воевал не с ними, — ответил он сиплым простуженным голосом. — Я и знаю-то их всего неделю, как принял роту.
— Все равно должен! — Прикурив, тряхнул спичечным коробком Иван Яковлевич. Он счел лишним объяснять, что именно должен капитан Фролов.
— Кто спорит? — устало согласился тот.
В крупных серых глазах ротного, в лице его проявилось чувство вины. Он сразу как-то сгорбился, стал вроде и ниже ростом. Конечно, он не должен был допускать, чтобы пропали люди…
Золотов заметил эту внезапную метаморфозу во Фролове, подобрел лицом.
— Садись! — махнул он рукой. — Если бы я не знал тебя с самого Минска, подумал бы, что ты рохля и ротозей.
У Пащенко отлегло от сердца, он уже начал переживать за капитана.
Фролов вынул из кармана шинели папиросу, нервно размял ее: прикурил от поданной. Золотовым спички.
— Слушай меня! — обратился к Александру Иван Яковлевич. — Срочно бери отделение из разведроты полка. Прочеши местность вокруг села. Кто знает, что случилось? Может, просто решили в лесу орешков поискать, а теперь ходят да аукают?.. Одно отделение отправь к древним могильникам. Не помешает. Пошли туда сержанта Глыбу. И срочно отправь в Орджоникидзе донесение, что из третьей роты резервного полка и так далее ночью или сегодня рано утром исчезли сержант и двое бойцов. Ты меня понял?
— Так точно, товарищ старший лейтенант госбезопасности.
— Все это, Пащенко, делать без замедления. Исполняй!
Пащенко козырнул и вышел из кабинета.
— Сержант вроде бы боевой, не первый день воюет, — как бы выдохнул Фролов фразу вместе с папиросным дымом, лишь только за Пащенко закрылась дверь. — А вот Долгов и Маринин…
На жестковатом, с крупными чертами лице капитана Золотов увидел неуверенность. Вроде хочет сказать и не решается, боится ошибиться, и в то же время знает, что не имеет права промолчать.
