Константин Фарниев - Паутина
Пащенко козырнул и вышел из кабинета.
— Сержант вроде бы боевой, не первый день воюет, — как бы выдохнул Фролов фразу вместе с папиросным дымом, лишь только за Пащенко закрылась дверь. — А вот Долгов и Маринин…
На жестковатом, с крупными чертами лице капитана Золотов увидел неуверенность. Вроде хочет сказать и не решается, боится ошибиться, и в то же время знает, что не имеет права промолчать.
— Держались особняком, почти ни с кем не разговаривали в роте, не комсомольцы… — стал рассуждать капитан. — Категоричным быть в таком деле все-таки нельзя, пока еще не все ясно. Черт их знает! Если бы без автоматов…
— Что дал досмотр их личных вещей?
— Вещи на месте, нет документов, писем, фотографий… И у сержанта тоже. Дом, где квартирует отделение, на самой окраине села, недалеко от леса. Командир взвода говорит, что Кикнадзе сам выбрал этот дом.
— Да? — оживился Золотов. — Это уже интересно. Что еще сообщил командир взвода? Ты сказал, чтоб он явился ко мне?
— Сказал. Вся беда в том, что…
— Знаю, — остановил ротного Иван Яковлевич. — Верно, что люди еще не успели узнать друг друга, но я, например, гниль в человеке за версту чую.
— У вас профессия такая, вы чекист, — уронил капитан и, затянувшись напоследок, злым нажимом пальцев смял в пепельнице гильзу выкуренной папиросы. — Честно говоря, сержанту я тоже не верю, не верю, — повторил он, как бы убеждая самого себя. — Не могли они просто уйти и заблудиться. Да и чего им делать-то в лесу в такое время, какие там орехи?
От неуверенности ротного не осталось и следа. Он расстегнул на груди шинель, и Иван Яковлевич увидел, как под ней мелькнуло красное пятнышко ордена Красной Звезды.
— Ты, пожалуй, прав, капитан, — вздохнул начальник особого отдела. — Боевой сержант так не промахнется.
Здесь что-то нечисто… — И неожиданно вновь рассердился — Дисциплина в твоей роте хромает, вот что я тебе скажу!
Робко постучали в дверь. После того, как хозяин кабинета разрешил войти, кто-то несколько раз дернул дверь, и только тогда она открылась. На пороге стояли взводный — совсем молоденький парнишка, видимо, недавний выпускник военного училища, и с ним боец — невысокий, крепенький альбинос с красноватыми глазами.
— Разрешите? — стесняясь, спросил лейтенант.
— Входи, — отчужденно буркнул Золотов.
Взводный неловко шагнул через порог и остановился.
Боец бочком протиснулся за спиной своего командира и осторожно прикрыл за собой дверь.
Лейтенант доложил, что он, выполняя приказ начальника особого отдела, побеседовал со всеми бойцами, сержантами взвода, а также и со старшиной роты. Ничего нового о пропавших узнать не удалось, кроме того, что исчезнувший сержант не так давно вызывал к себе Долгова и Маринина, после чего Маринин маялся животом, жаловался на боли, но упорно отказывался идти в санбат. Об этом доложил рядовой Конкин, который находился здесь.
— А ну-ка, расскажи нам, — потребовал от бойца-альбиноса Золотов.
— Рядовой Конкин, — бойко представился боец.
— Слушаем тебя, товарищ Конкин.
— Значит, я рядом сплю с этими дружками.
— Спал, — поправил бойца ротный.
— Ну да, — легко согласился Конкин. — Все время думал: не баптисты ли они? Как-то бочком жили среди нас: все напару да напару, слова от них не вытянешь, а как засекретничают друг с дружкой, откуда и слова берутся.
— О чем говорили-то?
— А не слышно, товарищ командир, все шептались.
— Служили как?
— Нормально, товарищ командир. Дисциплину не нарушали, служили исправно. Только вот… недавно после ужина сержант поманил к себе Долгова и сказал ему что-то. Я отдохнуть прилег, отделение в лес ходило за дровами, устали все. Потом смотрю — пошли дружки в сторону сержантского закутка. Отделение-то наше в домашнем хлеве разместилось. Ничего, там чисто, не воняет, — поспешно добавил Конкин, заметив, как нахмурился начальник особого отдела.
— У хозяев сейчас нет молодняка, — добавил лейтенант.
— Но все-таки хлев, — недовольно буркнул Золотов.
— Горцы-сельчане часть жилого помещения огораживают и держат там зимой ягнят, телят да жеребят, — пояснил ротный. — Не считают для себя зазорным жить рядом с молодняком.
— Хорошо, оставим это. Говорите по существу, — кивнул Иван Яковлевич Конкину. — И подробнее, пожалуйста.
— Пошли они, а я подумал: может, в чем-то провинились?
Сержант тот был строгий, скорее злой, — поправился боец. — Временем, так глянет, так полоснет взглядом, будто бритвой горло твое перережет. Жевать будешь что-нибудь в этот момент, так в глотке застрянет. Такой присмотр у него получался.
Золотов с сердитой укоризной посмотрел на взводного.
— Я этого не замечал, — понял недовольство большого начальства лейтенант. — Сержант как сержант, отделение держал хорошо.
— Вернулись они скоренько, минут через пять, — продолжил Конкин. — Маринин еле плелся согнутый в три погибели. Если бы не Долгов, упал бы, наверное… Маринин лег, начал стонать да материться на свою боль. Раньше ничего такого с ним не было.
— Никого не упоминал?
— Нет, товарищ командир, имен не называл. На ужин идти отказался, хотя хозяева пирогов напекли для нас, мяса наварили да еще сто граммов самогона-араки преподнесли… Ну, потом я о них не думал, своими делами занимался. Каждый по-своему волен жить. — Конкин замолчал. Розоватое лицо его с совершенно белыми бровями и ресницами выразило ожидание: что скажут командиры?
— Вот что, капитан, идите все в роту, и чтобы через полчаса у меня на столе лежали ваши рапорты. И ты, Конкин, напиши все, что сейчас рассказал. Еще что вспомнишь, тоже напиши. Если меня не будет, оставьте свои бумаги дежурному по штабу.
Командиры и боец ушли. Золотов быстро надел шинель, перетянулся портупеей, шапку-ушанку надвинул по самые брови.
— Что-то знобит меня, с каких пор не могу согреться, — пробормотал он самому себе.
На улице шел мелкий занудливый дождь. «Ну и гниль же, а не погода, — подумал Иван Яковлевич и передернул плечами. — Больная погода. Пащенко хороший парень, но он плохо знает местные условия, — перешел он на другое. — Ну да ладно, утро только начинается, а я уже заныл».
До дома, где размещалось отделение сержанта Кикнадзе, задавшего чекистам сложную задачу, Иван Яковлевич добирался минут двадцать. Хотя расстояние было малым, но идти приходилось все время в гору, что для приболевшего Золотова было нелегко.
Отделение уже позавтракало и вместе со взводом ушло на сельскую площадь на строевые занятия.
