Эжен Сю - Тайны народа
Прекрасное лицо молодой женщины омрачилось печалью, и она спросила:
— Ты страдаешь, Альбиник? Увы, ты сам так изувечил себя!
— Приманка для зверя всегда должна быть естественна, а если ловля будет удачна, — возразил Альбиник, — я не буду жалеть о том, что пожертвовал своей рукой для приманки….
Молодая женщина вздохнула и, посмотрев на дерево, сказала своему мужу:
— Прислонись к этому дубу, я поставлю ногу на твою руку, потом на плечо, а с твоего плеча я взберусь на ту толстую ветвь…
Прислонившись к дереву, Альбиник взял в свою здоровую руку маленькую ножку своей подруги и поддержал ее, пока она ставила другую ногу на его плечо. Отсюда она влезла на первую толстую ветвь и, поднимаясь с ветки на ветку, достигла верхушки дуба, устремила вдаль взоры и заметила на южной стороне под группой из семи звезд свет многочисленных огней. Она спустилась, ловкая, как птица, прыгающая с ветки на ветку, и, поставив ноги на плечо моряка, спрыгнула на землю, сказав:
— Нам надо идти на юг, по направлению к тем семи звездам. Огни римского стана находятся в той стороне.
— В таком случае пойдем по этой дороге, — проговорил моряк, указав на более узкую.
И оба путника продолжили свое странствие.
Пройдя несколько шагов, молодая женщина остановилась и начала что-то искать в своей одежде.
— Что с тобой, Мерое?
— Подожди… Влезая на дерево, я уронила свой кинжал. Он, верно, отвязался от пояса из-под хитона.
— Во имя Гезу! Нам надо найти этот кинжал, — сказал Альбиник, возвращаясь к дереву. — Оружие тебе необходимо, а этот кинжал выковал мой брат Микаэль и собственноручно закалил его, им можно пробить медную монету.
— О, я разыщу его, Альбиник! Этот маленький стальной клинок даст ответ на все… и на всех языках.
После непродолжительных поисков у подножия дуба она разыскала крошечный вложенный в ножны кинжал! Мерое прикрепила его к поясу под хитоном и снова отправилась в путь с супругом.
Пройдя довольно долгое время по пустынным дорогам, путники вышли на равнину. Вдали слышался сильный шум моря, на одном холме виден был свет многочисленных огней.
— Вот наконец и стан Цезаря! — проговорил Альбиник, остановившись. — Вот логовище льва… Мерое, час настал!
— Ты колеблешься?
— Поздно, но я предпочел бы честный бой под открытым небом… Корабль против корабля, солдат против солдата, меч против меча… Ах, Мерое, мы, галлы, презирающие засаду как трусость, привязывающие медные колокольчики к своим копьям, чтобы предупредить врага о своем приближении, мы приходим сюда изменнически…
— Изменнически?! — воскликнула молодая женщина. — А угнетать свободный народ — это честно? Обращать его в рабство, изгонять его из отечества, надевать на его шею железный ошейник — это честно? Убивать старцев, детей, отдавать женщин и девушек для изнасилования солдатам — это честно? Нет, нет, для истребления диких зверей хорошо все: и рогатина и западня. Альбиник! Не говоря о твоем добровольном изувечении, не говоря об опасностях, которым мы подвергнемся, войдя в этот стан, быть может, нам суждено быть первыми из бесконечного ряда жертв во славу богам и на спасение родины. Иди и верь мне, что тому, кто жертвует своей жизнью, никогда не приходится краснеть! Заклинаю тебя именем любви моей! Священной девственной кровью нашей сестры Гены! Я чувствую в это мгновение — клянусь тебе! — силу исполнить священный долг… Идем, идем, вечер приближается.
— То, что Мерое, справедливая и мужественная, считает справедливым и мужественным, не может быть иным, — сказал Альбиник, прижав свою подругу к груди. — Да, да, для истребления диких зверей хорошо все: и рогатина и западня… Кто жертвует своей жизнью, тому не приходится краснеть. Идем…
Оба супруга ускорили свой шаг и направились прямо к огням стана Цезаря.
Спустя немного они услышали на небольшом расстоянии от себя звонко раздававшиеся по земле мерные шаги солдат и звяканье мечей о железные доспехи. Затем в лунном сиянии блеснули стальные шлемы.
— Это сторожевой отряд, — заметил Альбиник. — Пойдем к нему.
Они вскоре догнали римских солдат, которые тотчас окружили их. Альбиник заучил на языке римлян единственную следующую фразу: «Мы бретонские галлы, мы хотим говорить с Цезарем». С этими словами прежде всего обратился моряк к солдатам. Последние, узнав, что оба путника принадлежат к. одной из возмутившихся провинций, обошлись с ними очень сурово, сочли их своими пленниками, связали и повели в стан.
Этот стан, как обыкновенно у римлян, был защищен широким и глубоким рвом, по другую сторону которого возвышались палисады и очень высокий земляной окоп, на котором стояли на часах солдаты.
Прежде всего Альбиника и Мерое провели в одни из ворот окопа. Подле ворот они увидели пять больших деревянных крестов: на каждом из них был распят галльский моряк в запятнанной кровью одежде. Лунный свет освещал эти трупы.
— Нас не обманули, — тихо сказал Альбиник своей подруге, — кормчие были распяты после страшных пыток, раньше чем успели направить флот Цезаря к берегам Бретани.
— Подвергать их пытке, распинать на кресте… — ответила Мерое. — Разве это честно? Неужели ты еще колеблешься? Будешь ли еще говорить об измене?
Альбиник ничего не ответил, но пожал в темноте руку своей подруги.
Приведенный пред лицо военачальника, командовавшего сторожевым отрядом, моряк повторил единственные слова, которые знал на языке римлян: «Мы бретонские галлы, мы хотим говорить с Цезарем».
В ту эпоху римляне во время войны часто брали в плен или останавливали путешественников, чтобы узнать через них то, что происходит в восставших областях. Цезарь отдал приказ всегда приводить к нему пленников или перебежчиков, которые могли сообщить что-нибудь о движении галлов.
Оба супруга поэтому не удивились, когда их, согласно тайной их надежде, провели через стан к палатке Цезаря, охранявшейся отборными испанскими солдатами, составлявшими его личную охрану.
Альбиник и Мерое, введенные в палатку Цезаря, этого бича Галлии, были освобождены от уз. Они старались скрыть выражение ненависти и оглядывались вокруг себя с молчаливым любопытством.
Вот что они увидели.
Палатка римского полководца, покрытая снаружи толстыми шкурами, как и все палатки в стане, была обита внутри тканью пурпурного цвета, вышитой золотом и белым шелком. Пол исчезал под ковром из тигровых шкур. Цезарь кончал ужинать, полулежа на походном ложе, покрытом большой львиной шкурой, с когтями из золота и глазами из карбункула. У изголовья ложа, на низеньком столе, стояли большие золотые и серебряные вазы великолепной чеканки и кубки, украшенные драгоценными камнями. На ложе Цезаря, в ногах, Мерое заметила скромно сидевшую молодую и красивую невольницу, по-видимому мавританку, ибо ее белая одежда еще сильнее оттеняла темный цвет ее лица, на котором сверкали большие черные глаза. Она медленно подняла их на чужестранцев, продолжая ласкать большую рыжую борзую собаку, растянувшуюся у ее ног. Девушка казалась столь же боязливой, как собака.
