Михаил Ребров - Искатель. 1964. Выпуск №6
Порой мысли Мазура становились очень далекими от окружавшего, беспредельными. Они словно парили над ним самим, над черствым ощущением голода, живущим в нем как бы совершенно самостоятельно, отдельным от него существом, которое имело свои чувства, мысли, даже характер, отличный от характера самого Мазура.
А в то же время существо, которое ощущалось в нем присутствием голода, твердило свое и требовало радости за себя:
«Вырвался — и радуйся! Радуйся!»
«Не вырвался — вырвали. Что бы ты сам мог сделать? Что? Ты ничего не мог бы сделать. Ты погиб бы еще тогда, в бараке для слабых, потом ты мог быть уничтожен при селекции в кранкенбау, и еще и еще потом тысячу раз! И в своей радости ты прежде всего помни об этом. Если хоть на один день это чувство вечного долга перед людьми и Родиной покинет тебя, то такой день будет для тебя последним…»
Один день и ночь словно пропали. Это Мазур заметил по нетронутому кусочку хлеба. Ему помнилось, что он съел выданную порцию, а кусочек опять оказался целым.
Теперь Мазур лежал на полу вертушки, у самой стены, на боку, занимая минимальное место. Ослаб Петр Тарасович настолько, что открыть глаза было для него большим трудом, требующим напряжения всех сил.
Тогда Мазур сказал тому существу в себе, которое олицетворялось голодом:
«Видишь, хлеб твой цел! Соседи, которых ты даже не знаешь, ни один из них не дотронулся до твоего хлеба».
И еще Мазур понял, что выздоравливает.
Мазур не знал точно, почему в тот вечер, когда он сидел четвертые сутки в бункере совершенно голодный, его спасли от неизбежного конца — путешествия на люфт.
И кто это сделал? И почему?
Узкая щель — окно бункера, если эту щель можно было бы назвать окном, — выходила во двор, обнесенный каменной стеной. В этом дворе с рассвета начинались расстрелы. Они шли весь день, и изредка ночью там вспыхивали прожекторы, слышались команды, крики жертв и выстрелы, после чего наступала недолгая тишина.
В тот вечер во дворик, судя по голосам, пригнали большую партию обреченных.
Вдруг послышался вой сирены. Объявили воздушную тревогу.
Советские самолеты пролетали над лагерем уже несколько раз, но не бомбили его. Но в тот вечер Мазур услышал, как завыли бомбы, и услышал где-то разрывы. Один был так силен и близок, что заскрежетали бетонные стены, а бункер наполнился запахом взрывчатки.
Мазур принялся колотить кулаками в стенки бункера.
Тогда кто-то невидимый в темноте открыл дверь бункера, выволок Мазура в коридор и, подталкивая, повел к выходу. Народу в коридоре было много. Бегали и кричали гитлеровцы, отдавая какие-то приказы, сновали узники, обслуживающие бункер. Но все это виделось ему словно сквозь бред. После ледяных ванн в бункере Мазур простудился. У него, видно, начиналось воспаление легких. Вначале у него мелькнула мысль сказать об этом сопровождавшему его человеку, но Мазур никак не мог понять в полутьме, кто же все-таки он, сопровождающий. Из бункера одна дорога — крематорий.
У самого выхода сопровождавший придвинулся к Мазуру почти вплотную:
— В эшелоне с тобой свяжутся. Поляки. Попробуйте уйти дорогой.
В следующее мгновение сопровождавший распахнул дверь, и Мазур оказался в толпе людей, получил удар прикладом, словно он выскочил из строя. Их гнали в Биркенау.
Над Освенцимом метались по ночному небу иссиня-белые лучи прожекторов. В чревах туч вспыхивали разрывы зенитных снарядов.
Узников гнали быстро, торопливо пристреливали отстающих.
«Что это? — подумал Мазур о словах, которые услышал перед тем, как его втолкнули в толпу. — Что это? Провокация? Но зачем? А если не провокация… Может быть, просто-напросто галлюцинация? Я же болен…»
Теперь, после того как кризис болезни миновал благополучно, Мазур заново вспоминал и переживал те минуты. Ведь они значили очень много. Они означали, что товарищам снова удалось даровать ему жизнь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мазур лежал в углу двора под поленницей. Дров было много. Они занимали весь промежуток между коровником и хилым забором с большими щелями меж старых, почерневших от времени горбылей. Хозяин двора, Войцек, спрятал Мазура в поленницу со стороны забора: отодвинул один горбыль, повытаскивал снизу часть поленьев, так что получилось подобие забоя, и велел забраться туда Мазуру.
Нахохленный, бирючьего вида мужчина, постоянно покашливающий в усы, пан Войцек не очень понравился Мазуру, Но выбора-то у него не существовало. Хорошо было уже то, что ему и двоим полякам, которые вывалились сквозь тесную дыру, выпиленную в полу вагона, вслед за ним, удалось найти хоть какое-никакое пристанище. Измотанный болезнью Мазур там, в вагоне, принял предложение бежать за продолжение своего бреда, И не верил в свое освобождение до той самой секунды, пока, опустившись в выпиленную щель, не почувствовал носками полуразбитых ботинок стремительно убегающую землю, пока пальцы ног не стали больно биться о шпалы. Только тогда он по-настоящему крепко уцепился на несколько секунд за доски вагонного пола, вздохнул глубоко-глубоко, словно ему предстояло погружаться в омут, и отцепился.
Он сильно ударился локтями о шпалу, проехался лицом по щебенке и помнил только об одном: держать ноги в стороны, действовать ими, как якорями, и ни за что не сгибать. Согни он их, сила инерции превратила бы его в ком, покатила и либо откинула к рельсам и выбросила под колеса, либо изувечила о шпалы. Мазур сдержал инстинктивное желание поджать ноги. Его проволокло по полотну метра два. Он задавил в себе глухой стон боли.
Потом ощутил лицом, разбитыми руками и ногами прохладу и влагу на щебенке и стал слизывать воду шершавым от жажды языком.
Над ним грохочущими накатами проносились вагоны.
Звонко стукнули колеса последнего, и ливень упал на его спину.
Ритмично, словно успокаивающееся сердце, затихая, удаляясь, бились убегавшие колеса поезда.
И еще несколько мгновений Мазур лежал без движения, боясь, что его заметят с тормозной площадки охранники.
Но вот шелест дождя почти сравнялся с шумом поезда вдали.
Мазур вскочил на четвереньки. Увидел две тени, расплывчатые, неверные в струях ливня. Они бежали по полотну к нему. Он вскочил. Снова припал от боли в коленях.
Тени были рядом.
— Жив?
— Ударился…
— Быстрее, быстрее!
Они подхватили Мазура под мышки и поволокли прочь с полотна. Ноги Мазура почти не слушались.
То, что Мазур принял за лес, оказалось узкой полосой деревьев, растущих вдоль полотна железной дороги. Они вышли к полю.
— Плохо, — сказал Мазур.
