Исуна Хасэкура - Волчица и пряности. Том 5
— Ну так… — начал было Лоуренс, но слова застряли у него в горле.
Об этом он говорить не мог.
В конце концов, Хоро не человек. Их продолжительность жизни слишком разная.
— Ты очень умный, но такой неопытный. Поскольку ты торговец, который вечно гоняется за прибылью, я думала, ты скоро поймешь, но… Я это говорю вовсе не потому, что не хочу смотреть, как ты умрешь. Я… уже привыкла к этой мысли, — произнесла Хоро гладко и ровно, как зимний ветер проносится над бурым, высохшим полем. — Будь у меня побольше самообладания, я, быть может, дотерпела бы, пока мы не доберемся до моего родного города. Я была уверена в этом, когда мы оставили позади ту последнюю деревушку, но… ты просто-напросто слишком большой добряк. Ты принимаешь все, что я делаю, ты даешь мне все, чего я прошу. Терпеть это просто ужасно… просто ужасно.
Лоуренса абсолютно не радовало слышать от Хоро эти слова, которые скорей можно найти на последней странице какого-нибудь рыцарского романа.
Он по-прежнему не понимал, что Хоро имеет в виду, но одно он понял точно.
Он знал, что закончится речь Хоро словами: «Поэтому давай расстанемся здесь».
— Это просто… слишком страшно, — вымолвила она.
Ее хвост распушился, показывая неуверенность своей хозяйки.
То же самое она сказала после того, как съела жареного поросенка, — что ей страшно.
Тогда он не понимал, но сейчас, с учетом всего — есть лишь одно, что могло ее так напугать.
Но Лоуренс не понимал, почему это ее так напугало.
Хоро хотела, чтобы он понял.
В тот вечер она сказала, что если бы Лоуренс понял, это было бы еще хуже; но сейчас, по их теперешнему разговору, стало ясно, что мнение Хоро поменялось.
Хоро — Мудрая волчица. Она ничего не делает просто так и крайне редко ошибается.
Значит, того, что Лоуренс сейчас знает, достаточно, чтобы он мог понять.
Мысли Лоуренса бешено скакали.
Его цепкая память — гордость Лоуренса как торговца — работала на полную мощь, собирая воедино все.
Слова Ив. Неожиданное желание Хоро уйти. Что-то, что он, будучи торговцем, способен понять. И страх Хоро.
Все эти части головоломки, казалось, не имели ни малейшего отношения друг к другу, и Лоуренс понятия не имел, как они стыкуются.
Разве того, что путешествие было прекрасным и удивительным, недостаточно, чтобы желать его продолжения?
Любое путешествие рано или поздно подходит к концу, но Хоро ведь вовсе не пыталась избежать неизбежного. Она должна была давно это понять; Лоуренс, во всяком случае, понял. Он был уверен, что, когда их путешествие закончится как дОлжно, они расстанутся улыбаясь.
Должен быть какой-то смысл в ее желании оборвать путешествие на середине.
Середина пути. Эта конкретная возможность. Потому что она не смогла вытерпеть до возвращения на родину…
Добравшись до этой мысли, Лоуренс ощутил, что начинает видеть некую связь.
Радость. Путешествие. Время. Торговец.
Он замер, потрясенный и не могущий скрыть потрясение.
— Ты понял наконец? — произнесла Хоро с толикой раздражения в голосе и слезла с колен Лоуренса. — По правде сказать, я бы предпочла, чтобы ты не понял, но если это продлится еще немного, я упущу лучшую возможность. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, правда?
Лоуренс кивнул.
Он понимал даже слишком хорошо.
Нет. В глубине души он это понимал всегда. Просто не хотел принять.
Хоро отодвинулась еще, не выказывая особой неохоты, и встала с кровати.
Под взглядом ее янтарно-красных глаз Лоуренс прошептал:
— Даже ты не видела такой сказки?
— Сказки? Ты о какой говоришь?.. А, понятно. Умеешь ты выбирать слова.
В мире существовало, в широком смысле, два типа сказок. Сказки со счастливым концом и сказки с концом несчастливым.
По правде говоря, на самом деле существовало четыре типа, но остальные два были слишком сложны, чтобы люди могли их создавать, а люди — слишком несовершенны, чтобы их понимать.
Если и был кто-то, кто мог создавать и читать эти сказки, то только бог; и именно это Церковь обещала людям после смерти.
— Истории, где они жили долго и счастливо, — сказал Лоуренс.
Хоро молча отошла в угол комнаты и взяла кувшин с вином, стоявший рядом с их пожитками. Потом обернулась с улыбкой на устах.
— Такого не бывает. Конечно, я радуюсь, когда беседую с тобой. Слишком сильно радуюсь — настолько сильно, что так бы тебя всего и съела.
Если бы Лоуренс услышал эти слова вскоре после их знакомства, если бы тогда он взглянул в ее красноватые глаза — вне всяких сомнений, он бы испугался.
Но сейчас какого-либо беспокойства он не ощущал.
Хоро желала вернуться к тем отношениям, которые у них были при их первой встрече. Осознание этого пронзило Лоуренсу сердце.
— Но как бы вкусна ни была еда, нельзя ведь есть одно и то же все время, не так ли? От этого устаешь, не правда ли? И, что хуже всего, поскольку я наслаждаюсь все больше и больше, мне требуется все большая стимуляция; и что потом? Ты ведь знаешь, знаешь, что находится на вершине этой лестницы?
Когда-то Лоуренс дрожал, пытаясь прикоснуться к руке Хоро, но сейчас Хоро могла обнимать его без всяких происшествий, и он мог целовать ей руку сколько его душе было угодно.
Сосчитав остальные вещи, которые они могли делать, Лоуренс осознал нечто, что привело его в ужас.
Впереди у них много, очень много времени, а сделать они могут еще так мало.
Они могут держаться за руки, могут передавать друг другу вещи, но конец обязательно наступит, прежде чем они это осознают.
Они могут продолжать взбираться по лестнице.
Но кто может гарантировать, что лестница будет длиться бесконечно?
— Рано или поздно я перестану получать то, чего жажду; весь восторг, который когда-то вызывали беседы, потухнет, останется лишь в воспоминаниях. И тогда мне останется лишь возвращаться мыслями в прошлое и думать, как было хорошо, когда мы только познакомились.
Сейчас она смотрела пристально и недобро.
— Вот что меня страшило. Меня страшило предстоящее скорое исчезновение этого восторга. Все из-за… — Хоро глотнула из кувшина, — …твоей доброты, — закончила она, словно обвиняя саму себя.
Волчица Хоро Мудрая.
Волчица, которая жила веками, которая даровала людям урожаи, которая превыше всего на свете боялась одиночества.
Одну сторону этого страха понять было трудно. Почему она терпеть не могла, когда ее почитали и боялись как богиню, — этого рассудком постичь невозможно, казалось Лоуренсу.
Разумеется, она жила так долго, что других существ, проживших столько же, было крайне мало, и из-за этого она была особенно подвержена чувству одиночества.
