Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Ноги на ходу подсекались. Макар Иванович разглядел на мыску навороченный в беспорядке плавник и машинально направился к нему.
«Разожгу огонь! — наметил он. — Никто не увидит».
Болдырев наломал большую кучу сушняка, потом выбрал две палки потолще. Одну уткнул концом в колодину, на другой конец навалился грудью и начал ожесточенно тереть палку о палку. По телу разливалось тепло. Затем стало жарко. От сухих листвяшек запахло разогретой смолой. И этот терпкий запах приятно щекотал ноздри. Болдыреву показалось даже, что тоненькой струйкой потянул дымок. Он жадно понюхал и с удвоенной силой принялся за работу.
Сколько он ни старался, огня не было. Однако Болдырев не отступал. Хоть бы мигнула случайная искорка, чтобы поддержать гаснущую надежду. Он на мгновение распрямил спину, глянул вверх. На небе широкой занавесью разворачивалось северное сияние. Оно было высоко — холодное, недоступное пламя. Впервые в жизни Болдырев пожалел, что презирал охотников. Они-то знают, как раздобыть огонь без спичек.
Наконец Макар Иванович, совершенно обессиленный, отшвырнул палки, скорчившись, опустился на снег и беззвучно заплакал. Случайно схватившись за ухо, он с ужасом определил, что оно твердое. Щеки, лоб, нос давно у него потеряли чувствительность. Капельки пота натеками застыли на твердой коже. Не помня себя от страха, Макар Иванович вскочил и закричал:
— Помогите!
Но крик получился слабый, беспомощный. «Замерзну! Надо бежать обратно к юрте!» — решил он и рысью припустил вниз по речке. Пусть поймают его красные. Он ехал к якутам менять кое-какие товары на продукты. Все прекрасно знают, что в городе ничего не достанешь... Кто может доказать, что он ехал к Павлу? Никто. Чего же бояться?.. А оружие на заимке? Непойманный — не вор.
Он бежал, напрягая все силы. Длинные — ниже колен — руки болтались, как плети. Испугавшись, что миновал место, где свалился с обрыва, Болдырев придержал шаг. Но отпечатки следов тянулись дальше.
Силы подходили к концу. Болдырев часто спотыкался, падал, кое-как поднявшись, брел дальше. Иногда все происходящее казалось кошмарным сном, и он тупо, затравленно озирался. Неудержимо тянуло где-нибудь присесть. Обмороженное лицо его напоминало восковую маску. Отвердевшие мускулы не шевелились. Вскоре Болдырев заметил раскидистую, склонившуюся к речке ель и забрался под нее. Лохматые ветки, образуя шатер, касались земли. Снегу под деревом почти не было. Мягко шуршала опавшая хвоя.
«Посижу маленько, — рассудил он. — Минут десять, не больше. Потом пойду. Только бы со следа не сбиться. Потихоньку доберусь... Светало бы скорее. Может, стог сена где повстречается или якут на быке».
Пропитанная потом и снегом одежда смерзлась и при каждом движении с хрустом ломалась в изгибах. Болдырев оперся о ель, насколько было возможно, вобрал голову в воротник тужурки, подтянул колени к подбородку и закрыл глаза. Вскоре он начал мерзнуть. Тело как будто медленно, но неумолимо стягивали цепями. Каждый мускул был напряжен до боли. Однако Болдырев не шевелился. Он лишь раздвинул колени, спрятал в них лицо, и почудилось, будто стало немного теплее. Ему представилось, что он сидит в юрте у жарко натопленного камелька. По углям скачут синие огоньки. Аппетитно пахнет уварившимся мясом... Когда долго пробудешь на морозе, а потом попадешь в тепло, всегда бросает в дрожь. Но это скоро проходит.
Незаметно подкравшаяся дремота засасывала человека все глубже и глубже. Пришли сны, светлые, лучезарные... Скрипнула дверь, в юрту грузно шагнул Павел. Черные растрепавшиеся волосы заслонили его глаза. Лицо было хмурое, по скулам перекатывались желваки. Как обрадовался ему Макар Иванович! Точно гора свалилась с плеч. Теперь он под надежной защитой. Никакие ревкомовцы не страшны!
— Павел! — взволнованно зашептал он и подозрительно огляделся, но в юрте но было ни души.
Вокруг Болдырева рассыпались драгоценные шкурки соболей. Он бросился их собирать...
Макар Иванович слабо шевельнулся. Рука медленно распрямилась, и ладонь коснулась колючей хвои. Кожа на кончиках пальцев сразу побелела. Вскоре кисть стала неприятного молочно-мраморного цвета. Жизнь в ней прекратилась. Затухающее сознание откуда-то из глубины, из далекого прошлого, выхватывало всё новые и новые картины... У парикмахера Ван Цзи-вея зубы были желтые, редкие, кривые. Когда Макар Иванович приносил ему интересную новость, он одобрительно похлопывал его по плечу и произносил, смешно выговаривая буквы «р» и «ш»: «Холосо... Холосо...»
Узкие глаза под толстыми стеклами очков загадочно блестели. Но платил он щедро. А Болдырева больше всего привлекали деньги. И когда незаметный услужливый парикмахер Ван Цзи-вей превратился в капитана японской армии Кавамуру, Болдырев не особенно был удивлен. Он и прежде догадывался, почему парикмахера интересуют проходящие мимо станции воинские эшелоны, но прикидывался простачком.
«Поедете в Якутию! — сказал однажды Кавамура. — Для нас наступает благоприятный момент. Вы станете бывшим политическим ссыльным, у которого все родные, кроме матери, умерли, и ехать некуда. О, Якутия очень богатая, но дикая страна! Под рукой нашего божественного императора она станет иной. Японии тесно на островах...»
Сухо, без обычной любезной улыбки, давал Кавамура наставления Болдыреву. А тот лишь покорно покачивал головой. Он был всецело во власти этого невзрачного желтолицего человека.
«Все, что нас интересует, вы будете сообщать Марии Игнатьевне».
Мария Игнатьевна! Ведь эта же старушка — мать Болдырева. Она слепая и беспомощная. Бедная мама и не подозревала, что на ее имя поступают письма, телеграммы: по фальшивой доверенности их получали другие. Сын передавал приветы, поклоны, пожелания дорогой, бесценной, любимой маме, мамочке, мамусе. Код по требованию Кавамуры Болдырев вызубрил так, что, кажется, не забудет до последнего вздоха... А как тяжело все время таиться!..
«Замерзаю!» — мелькнуло где-то в подсознании. Но Болдырев даже не шелохнулся. Над головой спящего вился туман. Хрупкие лепестки инея усыпали волосы. Непробуден, глубок сон на морозе. Вдруг Болдырев распрямил спину, негнущимися пальцами-ледышками сделал попытку разорвать воротник рубашки. В последний момент ему стало невыносимо жарко...
Восходящее солнце розовым светом озарило вершины деревьев. Из дупла выглянула белка, поводила, принюхиваясь, жесткими щеточками усов и осторожно спустилась на землю, к припрятанному с осени складу. На нижнем сучке зверек внезапно замер. Под деревом появился какой-то незнакомый предмет. От него наносило ненавистным для диких животных запахом человека. Белка долго сидела неподвижно, сверкая черными корольками глаз. Но незнакомый предмет не подавал никаких признаков жизни, и зверек спрыгнул на землю. За ним протянулась сдвоенная цепочка следов. На ближнюю лиственницу шумно опустилась ворона, поводила черным клювом и призывно закаркала.