Тяжкое золото - Александр Михайлович Минченков
– Гриша, вот ты, коль с политических будешь, стало быть, супротив царя пошёл? А раз власти тебя сослали, энто, что ж получается, прямо в открытую шёл? – спросил Трунов Черепахина в первый же день, когда впервые спустился он с ними в шахту.
– Ой, Силантий, это тема длинная, не всё так сразу и объяснить-то можно, – отвечал Черепахин.
– А ты расскажи, мы народ смекалистый, да и хочется понять, что там, на Большой земле делается.
– Да-да, расскажи, Григорий, как это большаки чуть было царский хребет не переломили? – поддакнул Угрюмов.
– Ну, во-первых, не большаки, а большевики. А коль пока наши ребятки забой подчищают, оно и можно пару слов сказать. С девятьсот пятого года я в большевиках за идею народовластия стою, а не царскую, вот и пошёл я супротив царского режима. Сами видите, что в государстве Российском с народом вытворяют, кругом бедность неуёмная и униженья, с голоду пухни, а всё одно оброк отдай и хозяину, и в казну государеву. А здесь, на промыслах, и подавно режим поистине несносный. Голова пухнет от дум всяческих.
– Это так, только успевай, разворачивайся, – вздохнул Силантий. – Крепко супостаты на ногах стоят, сильна им поддержка от верхов властных.
– Сильна, – подтвердил Черепахин. – Но и народ неслабый, силён наш народ, только враз надо силу народную поднять, чтоб смести буржуйское отродье в одночасье, и стереть алчную нечисть с земли русской, а жизнью управлять дать самому народу, вот тогда и будет порядок на земле нашенской.
– Да пытались, и не раз смять строй здешний, забастовки, стачки горняки сотворяли, то там, то тут поднимались. А что толку? Подминали власти каждый раз это дело, а зачинщиков не в милость пускали, – подметил Трунов.
– Вот то-то и оно, мужики, что кучками ничего не решишь, только всем миром можно переломить сатрапский хребет. Скажу вам, – тут Черепахин оглянулся в сторону штольни, и, убедившись, что никого из горного надзора не видать, продолжал: – Здесь много таких ссыльных, как я, мы все меж собою замыслы всяческие обсуждаем с товарищами. Думаем, как поступить на промыслах, жизнь-то мы видим тут несладкая, и даже не та, что на фабриках и заводах, куда хуже. Народ молча стонет, а сделать ничего не может. Правильно говорят горняки: вроде и не тюрьма, а каторга несусветная, хотя и вольная. Ладно, нас сослали, а народ-то, да и вы приехали-то по своей воле, по вербовке промыслов. Вот и гнёте спины на хозяев, а они от прибылей и от жиру бесятся.
– Ты, Черепахин, вона какую школу прошёл, при прольтариате сказываешь. Вот и думай со своими сотоварищами, как тут поступить. Грамотно поступить, не абы как, а народ здесь понятливый, им только всё правильно растолковать надобно, и пойдут все за вами, не сумневайся, – разгорячённо высказался Трунов, он тут вспомнил про нанесённую семье обиду. – Я первый с тобой рядом стану, коль всё как надо решать придётся. У меня давно уж кулаки на энто буржуйское господство чешутся.
– А вот горячка здесь не помощник, тут с кондачка дела не решить. Мы сейчас присматриваемся, оцениваем, что и как, планы есть, но не будем торопить события. Это хорошо, что в вас я вижу единомышленников, притом надёжных, на которых можно крепко положиться, а это уже и есть начало. Вот так небольшими ячейками мы обрастём, расширимся по всем промыслам, выйдем одним фронтом, и всяк за нами потянется, и даже те, кто сомневался в чём-то или побаивался, вот тогда под натиском такой силы и подавим бесправие, добьёмся уваженья к себе.
Неожиданно донёсся из соседнего забоя истошный человеческий крик – не иначе как приключилась беда.
– Что-то стряслось. А ну айда! – встрепенулся Угрюмов.
Вся бригада бросилась к забою, откуда исходил крик о помощи.
Темень в забое стояла непроглядная, и сразу нельзя было разобрать, что же происходит в выработке.
– Огня! Давай сюда огня! – закричал Угрюмов.
Керосинки не было, и некий шахтёр, подбежавший из другого забоя, поджёг факел из бересты. Огонь осветил рабочего Прохора Устинова из забойной бригады, что осталась под завалом. Прохор возвращался с пустой тачкой к забою, как услышал хруст ломавшихся стоек и шум обвала, тут и наступила мгла кромешная, а когда погрузился во тьму, понял – беда с товарищами стряслась. Страх одолел неимоверный, вот и заорал о помощи.
К забою подошёл горный смотритель Крижанович. Он приподнял поверх головы свою керосиновую лампу, недовольным видом глянул на собравшихся рабочих, осмотрел забой и, оценив ситуацию, стал возмущаться:
– Чего собрались? А ну живо по местам! Вот невидаль какая, кровлю обвалило! Сами выберутся, коль в западню попали, крепь надёжней ставить надо было, вот и пущай сами выбираются!
– Ваше благородие, люди живые под обвалом, гляньте сквозь просвет, как копошатся, кто знает, может, и больше кровля обрушится, задавит же людей-то, побойтесь Бога. Плывун поддавил, а не оттого, что не так крепь поставили, – возразил Угрюмов.
– Ладно, двое оставайтесь на встречную разборку, остальные по местам, нечего здесь прохлаждаться!
Угрюмов с Черепахиным остались и принялись вместе с Прохором пробиваться до отрезанных от штольни шахтёров. Крижанович убедившись, что остальные собравшиеся разошлись по рабочим местам, подсвечивая фонарём себе под ноги, направился до штрека к механическому водоотливу шахты.
– Давайте, мужики, поначалу проход, что ближе к стойкам, расширим. Они хоть и подломанные, но всё ж пока свод поддерживают, – предложил Угрюмов. – С плывуном-то мы сейчас никак не справимся, главное, чтоб он больше беды не натворил. Все силы давайте на разборку завала, должны успеть, не дай бог обрушится всё преждевременно.
– Крижану чего, смотритель-иуда, проворчал и пошёл своей дорогой, ан, нет, чтоб рабочих добавить… – озлобился Устинов.
– Ты, Прохор, давай руками ловчее греби, а не языком, пока мужиков и вовсе не засыпало, – перебил Угрюмов Устинова.
– Ничего не видно. Кто там, в забое-то? – приглядываясь сквозь узкий проём заваленной выработки, промолвил Черепахин.
– Микола Шилов и Стёпка Крутов, – ответил Прохор, усиленно нажимая на лопату.
– Микола, вы там не шибко-то
