Тяжкое золото - Александр Михайлович Минченков
– Ма-Маришка, – чуть запнувшись от неожиданного вопроса, смущённо ответила девушка. Да и как не смутиться, коль такой высокопоставленный господин так ласково обратился к ней, к простой девушке из рабочей семьи, и даже имя захотел узнать. «Надо ж меня сударыней назвал, неловко даже как-то. Какой же доброй души человек. Знать, дурные слухи о нём – напраслина, оговаривают человека…»
– Чья будешь-то, красавица?
– Труновых дочка я, с третьего бараку.
– Мм… – промычал Черных. – Не знаю, да и отколь мне знать всех рабочих тутошних, их тысячи на промыслах, где ж всех в памяти по фамилиям иль по номерам упомнишь. Да ладно, Бог с ними. Хочешь денежную награду получить?
Маришка чуток опешила – с чего это вдруг ей, ни с того ни с чего, вознаграждение предлагается?
– Чего молчишь-то? Аль врасплох поставил? Ты не стесняйся, я здесь почитаемый человек и власть имею, а потому мне посильно деньги кому и какие платить.
– Кто ж от денег-то откажется, господин вы наш, разве что несмышлёный, – осмелев, ответила Маришка.
– Вот и я говорю. А ты ведь девушка, должно быть, неглупая, сама понимаешь, за так просто никто деньги по нынешним временам не платит, а тебе шанс даю.
– Какую ж работу, ваше сиятельство, я должна сделать, чтоб эту саму награду получить? – поинтересовалась Маришка.
– Да какую же работу я могу навязать такой красавице? Не работу, а одно наслажденье душевное предлагаю, – Черных поднялся с кресла, прошёлся по кабинету и присел на диван, что стоял в углу, кожа на нём от времени местами исшаркана, но вид был приглядный.
Недостаток денег в семье Труновых сказывался постоянно. «Как же мне повезло, коль нетяжкую и денежную работу предлагают», – подумалось девушке.
– Благодетель вы наш, да какую же работу такую диковинную должна я исполнить? – заинтриговалась Маришка.
– А ты подь сюда, присядь со мной рядышком, расскажу, – Черных приложил руку на диван и прихлопнул ладошкой по нему два раза.
– Да как можно, ваше благородие, с вами рядом присесть-то? Совестно как-то, – смутилась девушка.
– Ну, не робей, присядь, не больно уж удобно беседу вести, коль один стоит, другой сидячи. Присаживайся, не совестись, – Черных снова хлопнул ладошкой по дивану.
Маришка несмело присела на диван. Черных придвинулся к девушке и шепнул на ухо:
– Уж весьма приглянулась ты мне, сейчас побалуемся с тобой немножко и получишь тридцать рублей, а то и пятьдесят. Представляешь, твоему батьке это больше месяца тачку в шахте катать.
Маришка отпрянула:
– Как это, ваша милость, побалуемся, я что-то не пойму вас, о чём это вы?
Черных резко прижал в себе девушку. Возбуждённый, он супротив воли Маришки повалил её на диван. Руки с остервенением задрали девичью юбку.
– Что вы делаете?! Отпустите меня! Как можно такое?! – в страхе кричала Маришка. – Люди, помоги-и-те!..
– Ты чего всполошилась? Какие люди? Здесь нет никого, окромя как стражника, который и носу сюда не покажет. Смотри-ка, упрямиться вздумала! – возмутился Черных.
Маришка от нахлынувшего страха и стыда потеряла голос, и лишь сколь было сил, и как могла, супротивилась. В конце концов, обессилив от неравной силы, Маришка обмякла всем телом под тяжестью чуждого и мерзкого для неё человека. В глазах Маришки всё пошло кругом, непослушные руки не могли даже шевельнуться, в лицо дышало горячее и отвратное дыхание…
Всё произошедшее Маришке казалось дурным сном, невероятным и омерзительным, отчего душа будто опустела, печать страдания легла на лицо. «Господи, да как же таких изуверов земля держит?..» – еле слышным шёпотом выдохнула она.
Черных, застёгивая кожаный ремень на штанах, бросил:
– Чего голосила, что с тобой случилось-то? Не померла же и калекой не стала. Всё одно, когда-то должно было такое с тобой произойти, ну не со мной, так с иным мужиком каким, у всех баб этакое завсегда начинается.
Черных подошёл к столу, достал из кожаного портфеля несколько купюр и положил их на диван.
– На, возьми, обещал, это твои деньги.
Маришка, словно очумевшая, в глубоком душевном упадке поправила на себе одежду, молча одной рукой подняла с полу тряпку, другой ведро, и так словно в полудреме вышла из кабинета. Не о деньгах думала в этот момент Маришка, что так и остались на диване. Уж весьма грудь сдавливали горькая обида, унижение и бессилие от нахлынувшего несчастья. А когда вышла на улицу, осенняя, но уже почти зимняя прохлада охватила её лицо, она вдохнула в себя свежий воздух, отчего вдруг словно встрепенулась, опомнилась, и тут вся внутренняя душевная горечь прорвалась, вырвалась наружу горькими слезами и рыданием.
Зима вошла в свои полные права. В Сибири она особенно сурова. Морозы стояли жестокие, порой с туманами. Горняки закутывались в свои истрёпанные телогрейки, глубже натягивали шапки-ушанки, на работы шли не особо-то о чём говорили, каждый думал скорее бы дойти до подземки и спуститься в её чрево. Там угрюмо и сыро, но нет пронизывающего холода. Тому, кто работал на поверхности, приходилось терпеть стужу, кратковременно лишь позволялось передохнуть, согреться в теплушке, хотя и греться не особо-то время выкроешь – едва посильная норма всякому в затылок дышала.
После работы возвращались усталыми, к тому же промокшая одежда на морозе становилась колом, стесняла движение, и шли горняки, одержимые одной лишь целью: быстрее добраться до казармы, снять с себя робу и облачиться в сухое бельё, ощутить тепло, поесть, согреть нутро горячим чаем. Хоть в казарме от влаги несло сыростью и смрадом, но это единственное место, где можно высушить одежду, вытянуться на нарах, дать волю расслабить натруженные мышцы, прогнать гнетущую тяжесть, да за ночь набраться сил, чтобы с утра следующего дня сызнова отдаться изнурительному труду. И так каждый день, из года в год.
Прииск Феодосиевский – самый большой и богатый по добыче золота на промыслах. А посему и бараков на прииске больше, нежели на других приисках.
В бригаду Угрюмова накануне Нового 1912 года влился ещё один рабочий – Григорий Черепахин. Как оказалось, он из политссыльных. Это бригаду не удивило. В последние годы политические всё чаще появлялись на промыслах, направляли их на разные прииски и всякие работы, натружено трудились, и получали такую же, как все зарплату, так же терпели местные порядки и унижения.
Несколько лет назад доставили Черепахина по этапу в здешние места. Начинал работать сначала в столярной мастерской, после перевели на подземные работы. Проживал Черепахин изначально в другом бараке, а как оказался на шахте, перешёл в иной, где ютились Угрюмов с Труновым, больше по причине, наверное, что работали сообща. Примечал Угрюмов частенько,
