Мойра Янг - Храброе сердце

— Мне тут Слим вот дал, - говорит Томмо, снимая крышку с маленькой баночки и зачерпывает пальцем мазь, по виду напоминающий козий помет. Он берет мою руку и начинает втирать эту дрянь мне в руку. Он водит по моей коже одним пальцем. Он очень нежен, я чувствую комок в горле.

Он смотрит на тебя.

— Он не должен был обижать тебя, — говорит Томмо.

— За это я обижаю его, — говорю я.

Он одаривает меня небольшой странноватой улыбкой.

— Вот значит как? — спрашивает он. — Глаз за глаз? — Он опускает глаза, сосредотачиваясь на том, што делает.

Глаза Томмо — первое, што я заметила, когда познакомилась с ним. Такие насыщенно карие, почти черные, с длинными черными ресницами. Как у олененка.

Когда я впервые его увидела, в таверне у Айка, он был мальчиком. Бледное щуплое создание, одни локти да коленки. Но теперь он совсем не такой. За последние несколько месяцев он каким-то образом исхитрился превратитца в настоящего мужчину. Он загорелый и худой. Густые, темные волосы, убраны и стянуты в пучок на затылке. Хорошо очерченные скулы. Да он без дураков, просто красавец.

«Глухой паренек. Будь осторожнее, Саба. Он влюблен в тебя».

Он прекращает втирать мазь мне в руку. Он знает, што я смотрю на него, он это чувствует. Он заливаетца краской. Он не поднимает глаз и подносит мою руку к губам. Он прикасается губами к моему синяку. Я чувствую его дыхание на своей коже.

— Я бы никогда тебя не обидел, — говорит он.

Теперь он глядит на меня. Он пристально смотрит мне в глаза. Очень серьезный и полный решимости.

Нет. Нет нет нет нет нет.

— Томмо, — говорю я.

Он делает вздох.

И как раз в это время Слим орёт: — Сколько яиц? Два или одно?

Слим сторговался с одним из своих пациентов за лечения впросшего ногтя на ногу борова. Он нарезал мясо на толстые ломти и пожарил голубиные яйца. Все сидят и ждут с жестянками наготове, истекая слюной, усевшись по ближе к скворчащей сковороде. Траккер тоже рядом ошивается у ноги Слима. Он не спускает глаз со Слима, пока тот переворачивает мясо на сковороде и на яйца капает жир. Его нос дергаетца. Слюни свисают длинными плетьми.

— Голоден, а, дружок? — спрашивает Слим. — Не беспокойся, здесь на всех хватит, и на людей и на животин. Никогда не слышал прежде о прирученных волкодавах. Да и не слышал, штобы у кого-нибудь из них были голубые глаза. Он у вас еще щенком появился?

— Нет, — говорит Эмми. — Он принадлежал нашей подруги Мёрси, но мы думаем, што она, наверное, померла.

— Што тут скажешь, все мы когда-нибудь умрем, — замечает он. — Остаетца только надеятца, што смерть наша будет приятной. Одни хотят уйти в блеске величия и великолепия, как само солнце. Другие молятца, што уйдут во сне. О таких вещах начинаешь задумыватца, когда достигаешь моих лет. Знаешь, когда бы я хотел умереть?

— Когда? — спрашивает Эмми.

— В своё двадцатиоднолетие, тихой летней ночью, на берегу речушки. Лежа, с прекрасной девушкой в своих объятьях. И она бы говорила мне, что любит. В момент истинного счастья.

— Звучит здорово, — говорит Эмми.

— Лучшее мгновение в жизни, которое я так и не познаю, — говорит он. — Порой, все идет так, как идет. Ладно, налетай. В очередь, не толкатца.

Все тут же вскакивают на ноги, бормочут спасибо, а затем не слышно ничего кроме скрежета ложек о металл, пока мы сметаем то, што приготовил Слим. Я пытаюсь вспомнить, когда же ела в последний раз. И не могу. Мой живот урчит от удовольствия. Когда мы заканчиваем с мясом и яичницей, то пальцами собираем што осталось. Эмми поднимает свою жестянку и начинает с чавканьем слизывать остатки.

— Эмми, как не стыдно! — восклицает Лью. — Ты же девочка, а не животное, не уподобляйся зверью. Ну и ну!

Именно этим же занимался и Слим. Он замер, когда Лью отчитал Эм. Он подмигнул ей и они оба виновато улыбнулись друг другу. Мы все поставим наши жестянки на землю. Траккер прошелся по кругу, отполировав их своим длинным розовым языком.

Неро уже поймал себе мышь. И одним махом проглотил жертву, та и пискнуть не успела. А потом быстро заснул на ветке у нас над головой, уткнувшись головой себе под крыло.

— Спасибо за еду, — говорю. — Это мило с твоей стороны, учитывая обстоятельства.

— Даже разбойники могут проголодатца, — говорит Слим.

Он вытягивает ноги и усаживаетца поудобнее в своем лежаке и начинает прутиком ковырятца между зубами.

— А ты часто сталкивался с разбойниками? — спрашивает Эмми.

— Впервые, — говорит он. — И это в половину не так плохо, как могло оказатца. Я рад компании. Моисей не очень-то разговорчив. Неа, несмотря на такое наше не простое начало, этот глупый старик вполне доволен.

— Так вот значит кто ты? — говорю. — Глупый старик?

Он смотрит на меня своим глазом. Бесцветным. Спокойным.

— Не настолько, штобы не понять, што ты не хочешь, штобы Тонтоны про него прознали, — говорит он и кивает на Томмо. — Глухой-то паренек не в безопасности. Если они его поймают, то убьют.

Томмо краснеет и стискивает челюсть.

— Никто не позволит схватить Томмо, — говорит Эмми. — Да я всех их прикончу, если хоть один волосок упадет с его головы! Если они хоть пальцем к нему прикоснутца!

Она собирает жестянки, штобы помыть.

— Вот это сила духа. Да у нас тут, сынок, суровая воительница.

— Я тебе не сынок, — отвечает Томмо. — И сам могу за себя постоять.

— Да кто ж сомневаетца. А теперь... могу сказать, што вы трое родня. — Слим тычет пальцем в меня, Эмми и Лью. И Рыжая...надо быть слепым, штобы не заметить, што вы глаз друг с друга не сводите. — Он смотрит на Лью и на Маив. — Да ладно вам краснеть-то, — говорит он. — Разберитесь уже с этим. Жизнь слишком коротка. Уволокли её уже в кусты, друг мой, и сделай своей. Если ты этого не сделаешь, то сделает кто-то другой. Черт подери, да я бы сам с ней позабавился. Если ты весь такой нерешительный. Ха ха! Ну, што скажешь, Рыжая? Ты и я.

— Заткни пасть! — гаркнул Лью и убийственно посмотрел на Слима. Его щеки раскраснелись в пылу.

Слим хихикает и шлепает себя по коленям.

— О, да я попал прямо в яблочко! Прости, подруга, но ты не в моем вкусе, Рыжая. Мне нравятца пышнотелые цыпочки, штобы было за што ухватитца. — Слим поворачиваетца к Томмо. — А, што до тебя...ты мне очень интересен. Ты здесь никому не приходишься родственником, ты ни на кого из них не похож. Однако, ты чертовски красивый паренек. Вырастишь настоящим сердцеедом. Как только я тебя увидел, то понял, што ты мне кого-то напоминаешь. Так кто тебя родил?

Эмми выкрикивает с того места, где стоит и моет хвоей едовые жестянки.

— Его папа мертв, — говорит она. — И мама. Это было давно, но он не любит об этом говорить.