Георгий Кубанский - «На суше и на море» 1962
И все это казалось Снеткову каким-то странным, почти нереальным. Потому, должно быть, странным, что происходило все это на суденышке, безвольно, бессильно мотающемся на волнах ночного штормующего океана.
…Мыс Опасный, мыс Опасный!.. Ничего не скажешь — сильно звучит это географическое название громадной голой скалы, каменным выступом врезавшейся в океан. Особенно сильно звучит оно теперь, ночью, на катере с заглохшим двигателем! Место и вправду рисковое — гряда камней тянулась от берега далеко в океан; она часто меняла свои очертания — достаточно для этого небольшого подземного толчка…
Мыс Опасный!..
— Ну вот, прямо как в амбулатории! — сказал повеселевший механик. — Спасибо, гражданочка!
Левой, здоровой рукой он отер лоб. Помахал кистью правой, превратившейся в толстую снежно-белую культяпку, из которой выглядывали кончики пальцев с посиневшими ногтями.
— Пошли, друзья, пошли живенько! — проговорил он.
— Ты что — сдурел? — спросил радист.
— Ладно, ладно, пошли!
— Я тебя спрашиваю: сдурел ты или нет? С такой-то рукой!
— Левая-то цела!..
— И я с вами! — сказал геодезист, торопливо надевая штормовку. — В моторах я разбираюсь.
— Вот и хорошо! — охотно согласился механик. — Вот и помощь пришла!.. А ты, Коля, останься, — негромко сказал он радисту, — аппаратуру свою проверишь…
— Чего это ее проверять?
— Останься, Коля, я говорю! — и совсем тихо добавил: — Пассажиры тут…
Секунду, не больше, смотрели они друг другу в глаза. Радист молча пожал плечами.
— Ну, пошли! — еще раз сказал механик. — Только, друг, на палубе держись — знаешь, как бьет, как поливает?
— Не бойся! — весело отозвался геодезист.
И они ушли. Радист постоял минутку, словно прислушиваясь к чему-то, — большой, спокойный, — и скрылся в радиорубке.
Катерина, как только кончила бинтовать механику руку, вернулась к койке. И ребенок вскоре затих, она перепеленала, убаюкала его.
— Дела-делишки! — громко сказал Павел. Он сидел, вцепившись руками в край койки, жевал мундштук потухшей папиросы. Видно, он искал сочувствия у Снеткова, но тот молчал.
Не раз за свою скитальческую жизнь, — не говоря уж о фронтовых годах, — он побывал в разных, порою сложных переделках. Особой храбростью не отличался, но и трусом себя не считал. Испытывая временами естественный для каждого человека страх, он умел не показывать его. По опыту знал: самое тягостное в подобного рода случаях — пассивное ожидание угрожающей опасности. И еще худо, когда не знаешь, как велика она.
Со времени остановки судового двигателя прошло полчаса, а может, и больше. Не так уж мало, чтобы опасность разбиться о прибрежные камни стала близкой!.. Но как близка эта опасность, что случилось с двигателем, скоро ли починят его, да и сумеют ли починить — всего этого Снетков не-знал. Приставать же к людям с расспросами казалось ему неуместным.
Он представлял себе, с каким напряжением работает сейчас весь маленький экипаж катера, и завидовал этим людям: они заняты делом, они борются! Молодой капитан стоит у штурвала, всматривается в ревущую мглу, вслушиваясь в то же время всем существом своим: не оживет ли его суденышко, не забьется ли вновь его сердце? Внизу, в тесном машинном отделении, механик с забинтованной рукой, Федька-матрос и этот славный парень геодезист, сбивая в кровь руки, перепачканные маслом, соляркой, «колдуют» над заглохшим двигателем — дорога каждая минута!.. Радист, закрывшись в тесной конурке, наверное, уже в десятый раз опробовал свое хозяйство, готовый по команде капитана в любую минуту послать сигнал бедствия — бросить в огромный темный простор одинокий крик о помощи…
А вот он, корреспондент Снетков, ничем, решительно ничем не может помочь этим молодым парням! Он совершенно беспомощен — сиди и жди!.. И терпеть эту свою беспомощность, томительную эту неизвестность просто невмоготу!..
Катер тяжело ложился с боку на бок. Он то останавливался, то вдруг рыскал вперед, зарываясь носом в волну.
Внезапно Павел сорвался с койки. С размаху налетел на стол, шатаясь, перебежал каюту, скрылся в узеньком коридорчике, из которого трап вел наверх, на палубу. Справа от трапа радиорубка. Павел грохнул кулаком в дверцу.
— Эй, радист! — крикнул он. — Какого черта, в самом деле! Давай SOS!..
В ответ спокойный голос радиста:
— Ты что разорался? Командир какой нашелся!..
— Пропадем почем зря!.. К Опасному сносит!
— Ты не паникуй! Понял? Катись-ка ты отсюда… — не удержался добродушный радист, добавил крепкое слово, поясняющее, куда должен катиться Павел.
— Черти окаянные, — плачущим голосом проговорил тот, возвращаясь к своей койке. — О людях не думают!..
— Что вы в самом деле! — прикрикнул на него Снетков. — Что им лучше, чем нам?
— Мне от этого не легче!..
Снетков с удивлением смотрел на Павла: ничего-то в нем не осталось от разбитного, нагловатого парня! Даже голос изменился: стал хриплым, противно тонким. И лицо как-то расплылось, углы рта опустились. Особенно нелепой выглядела на этом лице мужественная «норвежская» бородка. Павел закурил папиросу, не докурил, бросил на пол, придавил сапогом, тотчас достал из пачки другую…
Сплоховал, струсил человек! Снетков встал. Не мог он больше сидеть и чего-то ждать. Застегнул прорезиненный плащ на все пуговицы, подошел к трапу. «Хоть выгляну наружу!..»
Цепляясь за поручни, он поднялся по убегавшим из-под ног ступенькам, остановился перед закрытой дверью. И в ту же секунду дверь охнула, содрогнулась от сильного удара волны.
Послышался громкий плеск.
Ну и ну!.. Что же творится сейчас на палубе? И все-таки в тот момент, когда катер повалился на правый борт, а левый поднялся над волнами, Снетков рискнул приоткрыть дверь, выглянуть наружу.
Чернильный мрак, иссеченный, как показалось ему, призрачно-белыми и голубоватыми полосами. В лицо ударила сильная струя воздуха, насыщенного водяной пылью, — соленое дыхание огромной пустыни воды. Он услышал грозный гул штормующего океана, посвист ветра, рычание и плеск волн.
Все это вдруг предстало в такой пугающей близости, было таким угрожающим, что сердце похолодело. Прежде чем он успел закрыть в страхе дверь, его обдало холодной водой, словно кто плеснул с палубы из ведра. Изо всей силы рванул он дверь на себя, захлопнул ее и некоторое время стоял, судорожно вцепившись в ручку двери, моргая, встряхивая головой.
«Спасите наши души! — как-то непроизвольно прошептал он непослушными, словно замерзшими губами. Но тотчас взял себя в руки, усмехнулся: — Струсил, старик?»
