Георгий Кубанский - «На суше и на море» 1962

— Нормально дошли, — ответил капитан. — Тут спокойно, а возле Опасного штормит.

— Там всегда штормит!

— Это верно, — подтвердил капитан. — Малость походили по кочкам!.. А так все хорошо!

Анна Вальцева

ЕНИСЕЙ, ЕНИСЕЙ…

[дорожная тетрадь]

ПОЕЗД неожиданно остановился среди ржаного поля. Ни станции, ни полустанка, ни просто даже домика путевого обходчика, и непонятно было, почему остановился поезд, но он остановился. Кругом поле созревающей ржи, вдали темнел лес и к нему по ржи вела пряменькая тропка…

Вероятно, многие, если не все, люди испытывали хоть раз в жизни такое искушение: бросить все, соскочить с поезда и уйти… по такой вот стежке. Со мной это случалось не однажды, но всякий раз раздавалось: «Ку-да?» Иногда это говорили люди, иногда обстоятельства, чаще всего я сама. И тропка среди ржи оставалась позади, а на душе долго еще держалось легкое и горькое, как дым костра, чувство потери.

Поезд тронулся, дорожка осталась позади, но на этот раз горечи не было: впереди меня ждал Енисей.

…Пятый день стою я у вагонного окна, с самого рассвета дотемна.

Позади остались средняя Россия, Урал, Зауралье, Свердловск, Новосибирск. Много раз пересекал наш поезд большие и малые реки.

Пятый день рассказывает мне о Енисее сосед по купе старик геолог.

— Енисей! — восклицает он, — его зовут «клубящийся», «необъятный», «река-богатырь», «красавец Сибири». Он поражает воображение, он восхищает, он изумляет — масштабами, мощью, контрастами и разнообразием.

Енисей — самая многоводная река Советского Союза. Енисей течет с юга прямо на север, перерезая Красноярский край, он зачинается в горах Монголии и отдает свои воды Северному Ледовитому океану.

Горы высотой в три тысячи метров, поросшие дремучей тайгой, бурные реки, срывающиеся с круч, пшеница равнинной части бассейна, пустынная тундра, где стелется карликовый кустарник, льды Арктики…

Охотники на медведей, рыбаки, оленеводы, геологи, мерзлотоведы, гидростроители, горняки…

Украинцы, русские, ненцы, саха, эвенки…

Кварталы благоустроенных пятиэтажных домов, круглые ансамблевые площади Норильска — этого крупнейшего промышленного центра, находящегося далеко за полярным кругом, связанного с Енисеем тоненькой ниточкой в 120 километров — самой северной в мире железной дорогой, и островерхие шалаши, крытые оленьими шкурами, — чумы — жилище ненцсв, пастухов-оленеводов… Лесорубы, что валят огромные деревья, и большой отряд интеллигенции, живущий на острове Диксон, — радисты и метеорологи…

Это ли не разнообразие?

Но есть и общее!

Тундра и тайга, горы и равнины Сибири полны непередаваемой красоты, они своеобразны, у них есть свой, только им присущий характер.

Что же касается людей, всех их — самых разных — объединяет одна черта: гордость своим краем, своим Енисеем.

Ибо Сибирь — это край неисчислимых энергетических, горных и лесных богатств, это край молодости, край будущего.

Пятый день геолог рассказывает мне о Енисее…

Енисей у Красноярска величаво катил свои тяжелые серые воды. Новый, нарядный речной вокзал со шпилем… Множество людей на ступенях нарядной набережной — с детьми, с вещами.

— Куда вы едете? — спросила я кого-то.

На меня удивленно посмотрели.

— Вниз, конечно. В Норильск.

«Ну, а я поплыву вверх по Енисею…» — подумала я.

По шаткому понтонному мосту (из воды тогда еще торчали только быки строящегося моста) я перебралась на правый берег. Побродила по новому району, похожему на московские Черемушки, и неожиданно попала в грузовой порт.

Электрокары быстро и споро разгружали железнодорожные составы, автокары развозили товары по складам, мощные краны подымали огромные ящики, но подземным транспортерам шло зерно. Это был современный, великолепно оснащенный, механизированный большой порт. С барж, пришедших с низовьев, выгружались слитки какого-то незнакомого мне металла. На суда, уходящие вниз, грузилось оборудование и продовольствие, зерно и игрушки, скот и учебники, телевизоры и промтовары. Все, что требует большой город, здесь перегружалось, переваливалось, пересыпалось. «В Норильск» — было написано на контейнерах, ящиках и тюках. В «Норильск». Это был город тех людей, на набережной…

— Куда вы решили плыть сначала? — спросили меня в пароходстве.

— Вниз, конечно…

…Флагман енисейского флота, как его зовут здесь — «белоснежный лебедь Енисея», теплоход «Валерий Чкалов» взял пассажиров вдвое больше, чем ему было положено. Люди заполнили все салоны, лестницы, коридоры.

— Зачем вы так перегружаете теплоход? — спросила я капитана Фомина.

Он поднял на меня глаза.

— Люди ждали нас несколько дней. Многие с детьми… Вы же видели, что делалось в Красноярске! Сейчас им тесно, но зато через четыре дня они будут дома. И улыбнулся.

— Кто они такие, ваши пассажиры?

— Отпускники. Работают в Норильске на рудниках, на заводах, а летом уезжают к теплу. Кто родичей навещает, кто на курорт едет. Первые рейсы, по весне, мы в низовья идем налегке, а оттуда полным-полно. Ближе к осени — наоборот. Этот рейс и следующий особенно напряженные из-за пионеров. Везем пятьсот ребят. Отдыхали на юге края. У нас под Красноярском хорошие есть лагеря!

Под Красноярском — на юге! Поистине, относительны представления о севере и юге, о холоде и тепле.

— Степан Иванович! — подбегает к капитану первый штурман. — Пионеры теплоход разоружают.

— То есть?

— Сувениры! Шурупчики блестящие, цепочки из умывальников, шарики от жалюзи…

— А! Пригласите, пожалуйста, пионеров в музыкальный салон.

Я тоже иду в музыкальный салон, по дороге размышляя о капитане и первом штурмане. Капитан флагмана меньше всего похож на «морского волка». Это молодой еще человек, высокий, красивый, с румянцем во всю щеку, чрезвычайно спокойный и вежливый. Ко всем без исключения он обращается на «вы», даже к молоденьким матросикам, которые от непривычки к такому обращению смущаются. В речи его иногда проскальзывают речные термины, он тут же их поясняет. (Я заметила, это часто бывает у людей, которые учатся. Или же у тех, кто очень любит свою профессию. У капитана действуют, видимо, обе причины: мне рассказывали, что он заочник института водного транспорта.) У Фомина умные серые глаза, а улыбка… Впрочем, об улыбке я уже говорила. А штурман еще моложе — ему 24 года. Он маленький, плотный. Его мальчишечье лицо всегда озабоченно, он строг, шутить с ним надо осторожно. Оп ходит по теплоходу, хозяйски приглядываясь ко всему и ко всем. И все зовут штурмана уважительно, по имени-отчеству: Иннокентий Васильевич.