Михаил Ребров - Искатель. 1963. Выпуск №4
Григаст молчит.
Вернувшись в управление, он приказывает вызвать Ирену Залите. В цепи доказательств теперь отсутствуют лишь некоторые несущественные звенья. Майор не сомневается, что он на правильном пути.
Милиционер вводит в кабинет Ирену. В ней трудно узнать ту Ирену, что танцевала в кафе, беспечно болтала о пустяках в такси. У нее заплаканные глаза, ресницы и губы не накрашены, а роскошные волосы скрыты под косынкой. Даже голос лишился звучности — какой-то надтреснутый.
— Я арестована, да?
— Это я вам сообщу после нашего разговора.
Григаст сух и официален. Дав милиционеру знак уйти, говорит:
— Рассказывайте, я слушаю.
— Я не хотела этого… Товарищ майор, если б я знала!..
— Кому вы рассказывали про «Витафан», Пурвиту или Межулису?
На этот раз Ирена рассказывает по-деловому, не сбиваясь и без прикрас. И перед Григастом возникает картина событий того дня.
…Коридор в фармацевтическом институте. Пурвит стучится в окованную железом дверь. Открывается окошко, в нем голова Ирены. Узнав приятеля, она радостно улыбается.
Пурвит раздражен.
— Чего ты тут чикаешься? Не могу же я часами простаивать, надо план выполнять!
— Ой, знаешь, сегодня у нас все с ног сбились, даже новые замки поставили. Директор наказал запереть как следует… А Мария отпросилась пораньше, ей надо успеть в парикмахерскую. И теперь я должна одна принимать «Витафан»…
— Что еще за «Витафан»? — Пурвит ничего не понимает.
— Да про то же я тебе все время и толкую! Новый препарат, прогремел на весь мир. — Она показывает Пурвиту журнал. — Я сейчас тут закончу, ты почитай пока. Здесь все написано. Только не забудь отдать, там очень интересная статья про осенние моды…
Пурвит дальше не слушает. Читая заметку о «Витафане», он настораживается. В лице его сразу проглядываются новые черточки — злые, жестокие. Это хищник, почуявший добычу.
— Если не возражаешь, я пока оставлю журнал у себя, — его мягкий тон никак не вяжется с выражением глаз.
Он ни на миг не отводит взгляда от Ирены, которая запирает дверь и прячет ключ в сумочку.
— И вы ни разу не давали ему ключа? — спрашивает Григаст, когда Ирена заканчивает свой рассказ.
— Ни разу! — подтверждает Ирена. — Директор сказал же, чтоб даже из рук не выпускала. Если б вы знали, как я перепугалась, когда подумала, что потеряла его…
— Когда это было?
— Да ну, в тот же день, перед тем, как мы пошли в кафе. А потом гляжу — лежит там же в сумочке, просто за подкладку запал. Совсем новая сумка, а уже дыра в подкладке. Ну и работают теперь галантерейщики!..
— А мне как раз кажется, что сработано было неплохо, — говорит Григаст. — И виноваты тут вовсе не галантерейщики, а ваши друзья-приятели!
Вид у Ирены совершенно убитый.
— Я даже не предполагала, что Межулис такой негодяй, — говорит она, — а то разве позволила бы ему возить себя на работу и зубы заговаривать? Он, наверно, хотел разнюхать, не заподозрила ли я чего неладного. Теперь вы, конечно, арестуете меня?..
— Нет, но это не снимает с вас ответственности.
Ирена жадно смотрит на сигарету Григаста.
— Товарищ майор, можно?
Григаст протягивает ей открытый портсигар и встает, давая понять, что разговор окончен.
Вечером он продолжает его с Климовым — теперь уж в своем кабинете, который после ремонта трудно узнать. Кажется, Витол хотел всем показать, как он рад начатой заново жизни, — стены покрашены в яркие летние цвета, выпестрены веселым орнаментом.
— Только что был у врача Эрберта, — сообщает Климов. — У него в больнице столько дел, что обижаться на нас некогда.
Григаст гасит в пепельиице сигарету и задумчиво глядит на старшего лейтенанта.
— Теперь понимаете, как развивались события?
— Так точно, товарищ майор! Поняв, что на «Витафане» можно хорошо заработать, Пурвит предложил угнать такси, поменять его на «Волгу», проникнуть в институт и отвезти препарат в Ужгород. Мне только одно не ясно: за что убил его Межулис?
Григаст вздыхает.
— Это же вытекает из фактов. Когда Межулис впутался в эту аферу, он не имел понятия, что «Витафан» единственное спасение его жены. Когда же до него дошло, что он невольно стал убийцей жены…
— Виноват, товарищ майор, значит, в нем совесть заговорила? Но тогда Межулис должен был бы прийти в милицию с повинной. Почему же он пошел еще на одно преступление, на умышленное убийство?
— Да, этот вопрос и мне не дает покоя, — вынужден признаться Григаст. — Боюсь, что ответ на него можно найти только в Ужгороде, когда убийца будет арестован.
* * *Капитан Братунь угощает Мару сигаретой. Мара делает первую затяжку, кашляет.
— Давно курите? — спрашивает капитан.
— Давно, — напропалую лжет Мара.
— И в милиции давно?
— Давно, — машинально отвечает Мара. — Мне даже предлагали повышение… — Но тут же честно признается: — Три месяца. — И с вызовом. — А что?
Пепел с сигареты Братуня осыпается на фотографию Межулиса. Он смахивает его ладонью.
— Тогда все понятно. Повторяю, перевернули весь Ужгород и окрестности вверх дном, фотографию Межулиса показывали по меньшей мере тысяче человек, а вы все упираетесь…
— Он убийца. У него спасение одно… Из-за чего он здесь? Он…
— Был здесь, — договаривает за нее капитан. — Возможно, для того, чтобы дополучить остальные деньги за проданный «Витафан».
— А как долго работаете в милиции вы?
— Три года.
— И не знаете, что человек в его положении готов на все, чтобы спасти свою жизнь?.. Он явился сюда в надежде, что у доктора Селаго есть возможность переправить его через границу. Зачем ему ехать навстречу доктору во Львов? Граница же здесь! За Венгрией — Австрия и…
— Вы очень симпатичная, но очень упрямая девушка. А факты остаются фактами, тут не поможет никакая фантазия. Не знаю, где ваш Межулис — во Львове или в Риге у жены, но в Ужгороде его нет.
В дверь кто-то стучит.
— Войдите! — недовольным голосом говорит капитан.
Входит соседка доктора Селаго вдова Ковальчук.
— Этот мужчина, которым вы интересовались, только что опять был у меня.
— Ради бога, вы хоть не выболтали ему, что мы… — Мару охватывает ужас при мысли, что это могло произойти.
Вдова Ковальчук гордо выпрямляется. Сейчас она кажется на голову выше той сгорбившейся прачки, которую до сих пор видела перед собой Мара.
— Вы верите в бога? — спрашивает она у Мары.
— Ну, как вы можете спрашивать такие вещи? Только потому, что я сказала «ради бога»?
— А почему вы можете спрашивать такие вещи? Только потому, что я стираю белье?
