Михаил Ребров - Искатель. 1963. Выпуск №4

Мара опускает руку в карман, нащупывает пистолет, но в создавшейся ситуации оружие бесполезно. Если выстрелить в Пурвита, потерявший управление автобус сорвется в пропасть.

Пурвит по-прежнему не спускает глаз с Мары. В его взгляде проскальзывает новое выражение. Она, только она узнала его! Пурвит поворачивает кран, и в следующий момент с негромким зловещим шипением закрываются пневматические двери. Теперь она в западне.

Мара оглядывается и чуть не вскрикивает от радости. На изрядном расстоянии ниже автобуса по виткам серпантина мчатся два мотоцикла. Милиция! Скоро они нагонят автобус.

Пурвит тоже заметил погоню, но скорость не прибавляет.

Как раз наоборот — ход машины постепенно замедляется.

Автобус достиг перевала. Отсюда дорога снова идет вниз. Пурвит распахивает дверцу кабины. Выпрыгивает.

Автобус теперь идет прямо на скалу, а Пурвит прыгает в кустарник, растущий по краю обрыва.

В автобусе — крики.

Спасти всех может только чудо. Чудо или тормоза.

Мара, как загипнотизированная, впилась взглядом в тормозную педаль. Но от нее отделяет неподдающаяся ударам стенка.

В ту минуту, когда от скалы их отделяет всего несколько десятков метров, Мара вспоминает про пистолет. Выхватив оружие, она несколько раз подряд стреляет в окно. Вокруг пробитых пулями дырок образуются сеточки мелких трещин, они молниеносно распространяются по всему стеклу, Мара ударяет по нему рукояткой пистолета, стекло рассыпается мелким крошевом.

Мара влезает в кабину и изо всех сил жмет на тормозную педаль. Силы не хватает. Мара отчаянно крутит рулевое колесо, стараясь вывести автобус на дорогу. Наконец автобус останавливается.

Мара протягивает руку, чтобы повернуть кран пневматического управления дверцами, но рука ее застывает. Она заметила Пурвита.

Пурвит бежит по крутому склону, скользит, падает, опять бежит. Мотоциклисты еще не выехали на перевал и не видят Пурвита…

Неужели ему удастся бежать?

Внизу на шоссе показывается «Волга» с эмблемой такси. Шофер услужливо сбавляет ход и останавливается. Пурвит открывает переднюю дверцу.

— Вперед! — Он откидывается на спинку сиденья.

Позади вырастает фигура капитана Братуня, прятавшегося за спинкой переднего сиденья. В затылок наведено дуло пистолета.

Пурвит медленно подымает руки.

И вот мы снова на том же месте, откуда начинается рассказ, в кафе. Как и тогда, играет оркестр, опять веселые посетители до предела заполнили маленький зал. Как и тогда, за столиком у декоративной перегородки сидят Мара и Эрберт. Но на этот раз их лица не омрачены заботой. Каждое движение, каждое слово проникнуты счастьем и жизнерадостностью.

— Ты мог бы заказать шампанское, — говорит Мара.

— Что же мы празднуем?

— Мое повышение не состоится. Григаст решил оставить меня в опергруппе.

— Тогда сейчас самый подходящий случай вручить, наконец, мой подарок. — Эрберт кладет перед ней Будду из слоновой кости. — Только, к сожалению, головки так и нет…

— У меня тоже есть для тебя подарок. — Мара улыбается и достает из сумочки отломанную головку.

Василий ЧИЧКОВ

ЮРКИНА ГРАНАТА

— Давайте закурим, — предложил Юрка.

— Это можно! — сказал Попов и вытащил из кармана кисет. Негнущимися, огрубевшими пальцами он захватил щепоть махорки и высыпал мне на ладонь, потом Юрке.

Я молча крутил цигарку и смотрел на небо. С тех пор как я попал на фронт, я всегда гляжу на небо и жду ночи. Мне хочется, чтобы ночь была темной, особенно сегодня, когда нужно идти в разведку. Но на войне ночь не бывает темной. Где-то полыхают пожарища и розовый свет их летит ввысь, где-то вспыхивают зарницы, бросая по небу серебряные блики, а иногда разорвется ракета и осветит округу бледным, мертвящим светом.

Недалеко ударил миномет. Он ударил резко, до боли в ушах. Я бросил цигарку и вмял ее сапогом в грязь..

— Приготовиться! — негромко скомандовал я Попову и Юрке.

— Ни пуха ни пера, — шепчут в темноте чьи-то губы.

Мы перелезли через бруствер и поползли. Локти тонут в холодной осенней жиже. Следом за мной: ползет Попов, неуклюже переваливаясь с одного локтя на другой, он подтягивает свое большое сильное тело. Юрка ползет быстро, как ящерица, на мгновение замирая и прислушиваясь.

Пока не кончилась перестрелка, мы должны доползти до передовой гитлеровцев. Их окопы на высоком берегу оврага, там, где разрушенный завод. Наверное, мы никогда не смогли бы подняться по отвесной стене оврага, если, бы, из заводской котельной в овраг не выходила большая труба. Немцы, может, и не знали про эту трубу. Нас она выручала трижды, и мы тщательно маскировали вход и выход из нее. Правда, всякий раз, когда влезаешь в грязное, черное горло, на минуту охватывает жуть: вдруг там узнали про нашу лазейку и выставили в котельной караул!

Первым обычно лезет Попов. Если: все в порядке, он бросает маленький камешек в трубу.

— Разрешите, я первым полезу, — просит Юрка. — Я сделаю все, как полагается.

Я минутку колеблюсь. Юрка никогда не лазил в эту трубу… Он первый раз с нами в разведке.

— Ладно.

Юрка закинул за спину автомат и скрылся в трубе. Мы с Поповым стоим и ждем.

Может быть, конечно, я и зря послал Юрку первым. Он совсем еще мальчишка. И хоть прибыл в наш взвод неделю назад, разведчики до сих пор его всерьез не принимают. Даже фамилии его никто не помнит. Все зовут просто Юрка: «Юрка, сбегай за кипяточком!», «Юрка, отнеси письмо связному!» При каждом оклике Юрка краснеет, но приказания выполняет исправно.

На днях Юрке пришло письмо. Письмо без конверта — угольничком. Когда связной принес его, Юрки в землянке не было. Кто-то из солдат взял да и прочитал. Письмо было от матери, и в нем советы, как теплее обуться, какой шарф на шею повязывать, какие надевать кальсоны и фуфайку, если холодно будет. Посмеялись тогда солдаты. А Юрка, говорят, узнав обо всем, выбежал из землянки и не появлялся до полуночи.

Сегодня, узнав, что мы собираемся в разведку, он пришел ко мне и, немного потоптавшись у входа в землянку, сказал:

— Возьмите меня с собой!

Румянец залил щеки Юрки. Он молча стоял у входа и ждал. Я посмотрел на него, и мне вдруг стало неловко. Я вспомнил, как полгода назад капитан привел меня в этот же взвод и перед строем представил: «Товарищи, это ваш новый командир, лейтенант Чернецов». Во второй шеренге кто-то негромко хихикнул. Наверное, потому, что я был слишком молод — мне было девятнадцать — и слишком чисто, по-тыловому, одет. Новый ремень скрипел, а портупея торчала на плече дыбом. Я слышал шуточки за спиной, пока я не сходил с бойцами в разведку.