В плавнях Ханки - Вознюк Юрий Владимирович
Теперь мне уже не хотелось, чтобы кто-нибудь видел мою стрельбу. Я не понимал, как такое могло случиться: кряковая утка в два с половиной раза больше чирка, полет се гораздо медленнее — я же сбивал чирков и мазал по кряквам.
Битых уток разыскивать не пришлось — легкий ветерок прибил их к моему берегу. Связка из девяти штук несколько рассеяла мрачное настроение, и я начал готовиться к ночлегу. Сбросив связанного пса с брезента, поставил дуги, и над лодкой поднялся мой дом.
В ту ночь мой огонек был единственным на десятки километров мрака, опустившегося над Ханкой. Журчала в работавшей горелке вода, лилась из приемника тихая музыка; я лежал на спальном мешке, через откинутый полог своей плавучей кибитки смотрел в небо, и странное чувство овладевало мной. Мне казалось, что мир, который посылал для меня музыку, мир, который я любил и в котором жил всего лишь несколько дней назад, вдруг отодвинулся и вся моя жизнь в нем представлялась теперь удивительным сном. Шептались о чем-то камыши, тихо плескалась о лодку вода, очистившееся от туч небо засветилось мерцающим светом знакомых созвездий. И еще я думал о звездах и об удивительном, противоречивом свойстве души человека - рваться к этим звездам и тосковать по земным камышам.
Ночью меня разбудили резкие порывы ветра. Хлопал и выгибался на дугах тент, хлестали по корме лодки волны. Я полежал, покурил и, повернувшись на другой бок, снова заснул.
К утру ветер стих. Я вылез наружу и не поверил своим глазам: лодка моя стояла в густой траве плавней, а озеро находилось в ста метрах от меня! Каким образом лодка оказалась так далеко от берега, было совершенно непонятно. Начиналась заря, и над озером полетели утки. К открытой воде пришлось пробиваться часа полтора. Я то волок лодку, то садился в нее и толкался шестом и к тому времени, когда подобрался к озеру, окончательно выбился из сил. Озеро открылось передо мною в совершенно незнакомом виде. Я смотрел на очертания его берегов и не узнавал их. Посередине озера — остров!
Присмотревшись, заметил, что остров приближается ко мне. Видимо, берега озера при сильном ветре перемещались по воде кусками плавней. Вечером я не сомневался, что рано или поздно найду проход — теперь такой уверенности уже не было. Что стоило такому куску, который прижал мою лодку, закупорить и выход. Не мешкая ни минуты, я привел лодку в поход-нос положение и запустил мотор.
Часов через восемь я остановил двигатель. Выход из озера не отыскался. Бензина оставалось на час работы. По моим расчетам, я прошел около ста километров, два раза объехал озера, исследуя каждую протоку. Обескураженный и не на шутку встревоженный, я попытался разобраться в своем положении. Продуктов оставалось на день. И если с ружьем можно было не бояться голода до самой зимы, то от курения пришлось бы отвыкнуть. Это была единственная отрадная мысль. Впрочем, подкрепившись и отдохнув, я уже не так мрачно расценивал свои перспективы. В копне концов у меня были друзья, и назавтра Моргунов и Власов, хватившись компаньона, начали бы поиски.
Отказавшись от мысли самостоятельно выбриться из этих трущоб, я решил ждать помощи.
2
В то время, когда я носился по камышам в поисках выхода, события на Лузановой сопке, развиваясь своим чередом, приняли драматический характер, и наш первый день пребывания на Ханке едва не оказался и последним. Собравшись отправиться в Цаплинник, Моргунов забрался в лодку и попытался запустить мотор. Целый час он с остервенением дергал за стартер, но «Москва» не издала ни звука. Власову надоело торчать в лодке, и он вылез на берег. Потеряв надежду завести мотор, Димка собрался в который уже раз разобрать его, как вдруг он заработал. Минут пять он исправно гудел на холостом ходу. Желая убедиться, что двигатель в порядке, Моргунов включил задний ход и отплыл от берега метров на сто. Мотор работал, но стоило Димке переключить реверс, как капризный механизм судорожно задергался и замер. Сколько ни пытался он запустить его снова - мотор молчал. Между тем, ветер подхватил лодку и стал отгонять от берега. Засуетился на суше Илья — но чем он мог помочь? Бурик тоже был беспомощен: на его моторке жена уехала в деревню.
На середине пролива волны начали заливать лодку, и Димка, бросив мотор, принялся вычерпывать воду. На горизонте не было ни одного суденышка, и, болтаясь на волнах, Димка размышлял о своем возможном будущем. Оно представлялось ему в трех вариантах: он мог перевернуться и утонуть; не исключалось, что его подберут пограничники, и, наконец, он мог попасть на китайский берег Ханки. Последнее его смущало больше всего. «Не хватало мне только хунвэйбинов!» — мрачно подумал он.
Однако получилось так, что он не утонул, не попал к пограничникам и не приплыл в Китай. Судьбе было угодно прибить его лодку к болотистому Спасскому мысу, далеко выступавшему в Ханку. Лишенная возможности отыгрываться на волнах, лодка начала быстро погружаться. Наблюдавшие за Димкой в бинокль Власов и Бурик увидели, как он оставил свой гибнущий корабль и резво выпрыгнул на землю. Берег оказался топким — под ногами хлюпала вода. Тогда он снова залез в лодку и стал лихорадочно стаскивать вещи на нос. Он правильно сообразил, что носовой отсек, будучи герметичным, не затонет. К тому времени, когда он перетащил мотор, лодка погрузилась на уровень бортов. Поддерживаемая воздушными банками, она из надводной превратилась в подводную и только носовая часть ее торчала над водой. Пошарив по карманам и найдя чудом уцелевшие папиросы, Димка уселся на вещи, с грустью осматривая свой ненадежный оплот. Лодка сидела на илистом дне, волны с шумом катили через ее борта, на горизонте по-прежнему не наблюдалось спасателей. Просидев таким образом часа три, он наконец вылез на берег и начал рвать траву. Когда набралась небольшая копна, он сел на неё. Вода не проступала. Тогда он принес спальный мешок, расстелил его, и наблюдавший за ним Илья увидел, что Моргунов начал устраиваться спать. При других обстоятельствах в этом не было бы ничего странного, но сейчас Власов подумал, что его друг рехнулся. Димке же было наплевать, что о нем думают. После пережитых злоключений ему смертельно хотелось спать. Проснулся он от холода. В кармане завалялось несколько конфет, и он меланхолично принялся их жевать. Ветер немного стих, но по всем признакам ничего хорошего на ночь не предвиделось. Быстро стемнело, и стало еще холодней. Вдруг он вспомнил, что в лодке есть пятнадцатилитровая канистра с керосином! Это пришлось кстати — можно было обогреться и подать сигнал бедствия. Он сделал факел и размахивал им, пока не надоело. Потом, подливая керосин на тряпки, Димка поддерживал огонь до полуночи. Попробовал заснуть, но холод не дал. Снова развел огонь и начал с тоски петь. Петь он любил, и битый час ханкайские камыши слушали его жалобные романсы.
Перед утром послышался стук мотора. Какая-то лодка шла в полукилометре от него. Он выплеснул в костер остатки керосина и на фоне взметнувшегося пламени исполнил жизнерадостную лезгинку. Лодка повернула к нему. Это были местные рыбаки. В двадцати метрах от берега они остановили мотор и недоуменно переглянулись. Перед ними у догорающего костра сидел сумасшедший. Взобравшись на кочку, он изображал игру на гитаре и во всю глотку распевал какую-то разбойничью песню.
— Эй, вы, на барже, — завопил он, заметив их нерешительность.
—Save our souls! (Спасите наши души слова сигнала SOS (англ.)) Услышав английскую речь, рыбаки окончательно переполошились.
—Ты чего там сидишь? — настороженно спросили с лодки.
—А что, здесь нельзя? — в свою очередь полюбопытствовал Димка.
—Да нет, сиди... Только чего ты там делаешь?
—Песни пою... Дрожу...
—А ты откуда?
—С той стороны, — махнул рукой Моргунов в сторону пролива, имея в виду Лузанову сопку.
— Это с какой же той стороны?..
—Ну, с другой, значит...
