За тех, кого греет костер - Вознюк Юрий Владимирович

В тот год я проводил свой отпуск на озере Ханке. Лодка моя была оборудована тентом, в ней лежали спальный мешок, примус, объемистый рюкзак с продуктами, ружье, патроны и все прочие атрибуты охотника. Не испытывая ни в чем нужды, я ловил жирных ленивых сазанов, стрелял уток и с чувством первооткрывателя колесил по запутанному лабиринту проток и озер южного берега Ханки.

Стояла теплая приморская осень. Как всегда, было в ней что-то торжественно-грустное, что-то печальное, но близкое и дорогое сердцу. Иногда вечерами, от полноты чувств, я пел камышам и сидящим в них ондатрам свои любимые песни, благодаря судьбу за дарование мне счастья тишины и одиночества.

Однажды, после вечерней зорьки, на тихом, заросшем кувшинками плесе, в самый разгар моих вокальных упражнений, послышался плеск воды и человеческий говор. Я замолк.

—    Скончался, наверное, — раздалось совсем близко.

—    Эй, человек! Ты жив?

На фоне слабого отблеска зари рядом неожиданно возникла дюралевая лодка, двое толкали ее шестами. Я зажег свет, мы сдержанно поздоровались, и вскоре выяснилось, зачем пожаловали эти люди. У них лопнула пружина стартера, и они, прослышав от кого-то, что поблизости шатается охотник на лодке с таким же, как у них, мотором, рассчитывали на мою помощь. Я спросил, как же они меня нашли на озере в девяносто без малого километров длиной и шестьдесят пять шириной.

—    А нам рыбаки посоветовали: как, говорят, услышите бурый медведь заревел в камышах, так туда и двигайте, — засмеялся один из них — плотный, русоволосый, не то чтобы с грубыми, но резко обозначенными чертами лица. Он сидел, положив руки на колени. На вид ему было лет двадцать шесть — двадцать семь, и во всем его облике чувствовалась скрытая упругая сила. Продолговатое лицо второго — высокого и худощавого — хранило задумчиво-усталое выражение. Он молча курил, откинувшись на подвесной мотор. На вид это был человек спокойный и даже флегматичный.

—    Ну что, давайте знакомиться, — первый поднялся на ноги, — Пикунов.

—    Абрамов, — представился его спутник.

«Так вот что за птицы ко мне пожаловали!» — подумал я, с любопытством всматриваясь в пришельцев. Об этих двоих мне приходилось слышать много и самого противоречивого.

Однажды на краевой охотничьей конференции Пикунова склоняли за притеснения, якобы чинимые им местным охотникам. Второй раз мне довелось услышать его имя в управлении охотничье-промыслового хозяйства, где обсуждались его рекомендации по учету диких животных в Приморье. Отнеслись к ним весьма прохладно и даже, как мне показалось, иронично. Слишком дерзкой представилась попытка никому не известного охотоведа изменить давно сложившуюся практику работы. Только один из присутствующих сказал о Пикунове:

—    Я с ним учился в институте. Он был лучшим из нас...

Об Абрамове я знал меньше, но уже одно то, что тот частенько составлял компанию Пикунову, и настораживало, и возбуждало любопытство. Будучи по образованию охотоведами-биологами, оба они работали научными сотрудниками лаборатории охраны природы Дальневосточного филиала Академии наук. Их деятельность сводилась к выработке научных рекомендаций по разумному использованию фауны Приморья. Предложения эти поступали в комиссию по охране природы при крайисполкоме, где их рассматривали и увязывали со всем комплексом экологических проблем.

Ничем не выдав своего отношения к новым знакомым и покуривая сигарету, я молча наблюдал, как она принялись готовить ужин. Рядом с примусом Пику нон пристроил паяльную лампу, и камыши озарились сполохами от грядущего пламени.

—    Володя, сотвори хо, — командовал он, бросая Абрамову небольшую щуку, — А ты чего сидишь, как на именинах? Доставай свою керосинку и сообрази чайку, — повернулся он ко мне, — Только завари как следует — по-охотничьи!

Сам ом колдовал над кастрюлей, и через двадцать минут ужин был готов. Я не мог не отметить про себя, что у меня это заняло бы гораздо больше времени.

—    Выдадим тебе аванс за пружину, — сказал Пикунов, когда мы уселись вокруг расставленной посуды.

Он достал фляжку и налил из нее, судя но запаху, разведенного спирта. Я выпил и объявил им, что запасной пружины у меня пет.

—    Прохвост! — явно оторопев, воскликнул Пикунов, — Сейчас будем вытряхивать из тебя наше добро обратно!

—    Ты закусывай, закусывай, —сказал Абрамов, подвигая мне какое-то диковинное на вид блюдо, которое Пикунов называл «хо».

Заметив мою нерешительность, он улыбнулся.

—    Да ты никак не пробовал еще эту штуку?

—    Он из тех, кто на охоте трескает консервы, — буркнул Пикунов.

Хо оказалась сырой, мелко нарезанной щукой, обработанной уксусной эссенцией и приправленной какими-то гремучими снадобьями, от чего дух захватывало.

—    Ну как охота? —спросил я, когда мы поужинали.

—    Это ты на охоте, нам этим заниматься некогда, — ответил Пикунов.

—    Какого же черта вы тогда притащились на Ханку?

—    Да вот полюбоваться на эту иллюминацию, —показал он на далекое зарево идущего где-то пала.

Сначала я принял его слова за шутку: травяные пожары не бог весть какое редкое дело на берегах озера. Бывает, вспыхивают они от небрежного обращения людей с огнем, бывает, выжигают тростник сознательно. Но нет такой весны или осени, чтобы часть плавней Ханки не становилась жертвой огня.

Как бы угадывая мои мысли, Пикунов промолвил:

—    Тебе никогда не приходило в голову, что однажды наступит день, когда гореть будет уже нечему. И тебе

здесь нечего будет делать — не останется уток, ондатр, енотов... Ханки не будет...

Он помолчал, потом добавил:

—    В общем, приехали мы сюда посмотреть место для заповедника. Тогда уж не зажгут плавни, а зажгут — надолго запомнят! —и голос его прозвучал угрюмо и недобро.

Слушая его, я испытывал сложные и противоречивые чувства. Да, плавни Ханки бездумно уничтожались во все угрожающих размерах, и в то же время охотничье сердце протестовало против заповедного режима.

—    Так есть же здесь заказник, — попробовал я защитить от посягательства охотничью вольницу.

—    Он для тебя и меня, — странно и тихо ответил Пикунов.

Утром я раскалил на примусе отломанный конец пружины стартера, изогнул ее и поставил на место. Пикунов внимательно наблюдал за мной и был очень удивлен столь простым решением проблемы.

— Поехали с нами, — дружески предложил он. — Какого черта ты живешь бирюком?! Втроем-то веселей будет!..

Так возник триумвират на долгие годы. Прошло уже много времени с тех пор, но никогда не изгладится из моей памяти это путешествие. Ханка качала нас в своей колыбели ласково и добро, баюкала шелестом тростников. Нас грело мягкое солнце, а с бездонной синевы осеннего неба неслись к нам прощальные крики птиц, покидающих родную землю. Начинался осенний пролет дичи, и мы находились в центре ее торной дороги. Видимо, пролегла она здесь не случайно. Ханка удивительное озеро. Только западный берег его твердый, и люди живут там. у самой кромки воды. На южном же и восточном, уже за много километров от чистой воды, начинаются болота, заросшие буйными травами, с зыбким плывуном под ногами. В этих зеленых джунглях бесчисленное множество озер, служащих для водоплавающих надежным приютом. Человеку не под силу до них добраться, потому и останавливается здесь на отдых так много дикой птицы в весенние и осенние пролеты.

Каждый наш новый день начинался с крика Володи:

— Эй, барсуки! Не пора ли вытряхиваться и зарабатывать хлеб!

Я ворочался в спальном мешке и думал, что если последнее и необходимо, то только для моих новых приятелей. Я при сем, как отпускник, лишь присутствовал. Так было на первых порах. Потом как-то незаметно они и меня втянули в свою работу.

Карты берегов Ханки, которые были у охотоведов, не всегда соответствовали действительности либо просто оставались немы, так как картографов не интересовала характеристика озер, заливов и проток с точки зрения кормовой базы для водоплавающих. А именно это составляло одну из задач Пикунова и Абрамова. Почти сразу я увидел и понял, что работа их сложная, требует специальных знаний, умения критически мыслить да вдобавок сопряжена с тяжелым физическим трудом.