Остин Райт - Островитяния. Том третий
— Но почему?
— Ах, Джон! — нетерпеливо воскликнула сестра. — Да потому, что тебя вынудили уйти с поста консула, конечно!
— Ах вот что! — воскликнул я и рассмеялся.
Алиса взглянула на меня с удивлением:
— А тебе разве… не жалко?
— Ни капли.
— Как же так?
— О чем жалеть, Алиса?
— Но это такая неудача.
— Да, я не преуспел.
— Не понимаю тебя. Ты держишься с такой…
— «Гордыней»?
— Именно… Как бы там ни было, они ожидали, что ты будешь расстроен, обескуражен. И вот — ничего подобного. Конечно, большинство полагало, что, когда началась вся эта история с Договором, потребовался более опытный человек и ты отказался, потому что раз нет торговли, то и консул не нужен. Так папа с мамой всем и объясняют. Мама очень гордилась, что ее сын на дипломатической службе… Ты действительно расстроил родителей, Джон. Дядюшка Джозеф так им и сказал: ты, мол, относился к своей работе спустя рукава, поэтому тебя и попросили уйти.
— Я был рад, что ухожу в отставку.
— Не понимаю. Но почему ты тогда не вернулся домой прошлым летом? Что ты там делал? По твоим письмам ничего нельзя понять. Ты писал только, что собираешься погостить у кого-то, пишешь статьи, будешь работать на ферме…
— Так все и было.
— И только около месяца назад пришло письмо, которое до смерти перепугало маму. Оказывается, вы прятались в горах, прямо как настоящие разбойники, ты и еще какие-то люди, и стреляли, и тебе едва удалось спастись. Прости, но это не то, что гостить у друзей, писать статьи или работать на ферме. Зачем ты впутался в эту историю, Джон? Неужели тебе совершенно безразлично, как будут чувствовать себя папа и мама? Что же за люди с тобой были?
Я увидел Дона, идущего по снегу, его блестящие черные волосы, его безупречный пробор.
— Замечательные, — ответил я.
— Пусть, — откликнулась Алиса, — если тебе угодно так думать! Но для нас… для нас ты вел себя как… авантюрист!
— Значит, они хотели увидеть возвращение блудного сына?
— Что-то вроде… ну по крайней мере, что ты будешь убиваться из-за потерянного места. И в общем…
— Алиса, подскажи мне, как вести себя.
— И в общем, это все же твои родители. Они уже почти старики… словом, ты очень разочаровал их. Почему ты не вернулся раньше? Ты ничем особым не был занят полгода, да и до этого тоже. Дядя Джозеф говорит, что одна из причин отставки — твои частые отлучки. Чем ты там занимался?
— Я же писал…
— Ах, твои письма — одни бездушные факты, почти ничего о том, что ты думал, чувствовал, перечень каких-то странных имен, вдруг речь о ком-то неизвестном, кого сам ты явно хорошо знал. Мы так часто о тебе говорили.
— После отставки я написал несколько статей.
— Я читала.
— Ну и как?
— Ах, Джон, какой из меня критик, но… видишь ли, ты как будто все время твердишь одно: «Вы ничего в этом не понимаете, понимаю только я…» — такое впечатление…
— Опять «гордыня», Алиса?
— Да, пожалуй. Дядя Джозеф сказал, что ты упустил самое главное в статье о Договоре.
— Что же именно?
— Спроси его. Я знаю только, что он очень сердит на тебя. И он тоже не понимает, зачем ты остался в Островитянии, когда в этом не было никакой нужды. Скажи, зачем?
Я колебался — сказать или нет.
— Впрочем, он готов тебя простить, — значительно добавила Алиса.
— А разве я в чем-то виноват?
— Ах, Джон! — воскликнула она. — Какой ты неблагодарный!
— И все-таки, Алиса, я вернулся, — сказал я. — Так объясни мне, чего хотят от меня отец и мама.
— Ничего особенного они не хотят, просто чтобы ты проявлял хоть какие-то чувства… — Она помолчала, затем добавила: — Подумай о них, а не о себе. Тебе уже скоро тридцать. И два года ты потерял впустую. У тебя нет своего места в жизни, Джон. Дипломата из тебя не вышло. И вот ты возвращаешься домой вполне довольный, я бы сказала — самодовольный. Ты был холоден с мамой. Ты должен был сказать ей, что любишь ее больше всех на свете, что нигде ты не ощущал тепло родного дома и что ужасно скучал по ней. А ты стал разглагольствовать о том, как прекрасно провел время. Естественно, мама…
— Естественно — что, Алиса?
— Не знает, что и подумать. Она в страшном недоумении.
— Почему?
— Потому что у тебя нет цели, ты ни к чему не стремишься, и еще — чем тебе так понравилась эта страна?
— Я подружился там с прекрасными людьми.
— И только?
— Я много узнал и многому научился.
— Чему же?
— Тому, как быть счастливым.
— Ах, Джон! — В голосе ее прозвучал неприкрытый упрек.
— Алиса, — сказал я, — не суди свысока о том, чему я научился, пока не узнаешь об этом подробнее.
— Я всего лишь хочу, чтобы ты понял, какой удар ты нанес родителям.
— И тебе тоже?
— Ты не похож на себя прежнего. Что-то в тебе переменилось. Думаю, дело тут вовсе не в отставке. Ты постройнел, стал сильнее, лучше выглядишь, так, словно…
— Словно что?
— Словно что-то с тобой случилось, ведь правда, Джон?
— О, очень многое.
— Расскажи мне.
— Расскажу, но попозже.
Алиса дала мне ключ к разгадке. У меня состоялся «серьезный разговор» с отцом и мамой. Я сказал, что очень сожалею о том, что лишился консульской должности, и приехал домой с намерением работать. Все разом встало на свои места. После чего они в свою очередь сообщили, что дядюшка хочет видеть меня как можно скорее и, вероятно… Я ответил, что побуду с ними неделю-другую, а потом отправлюсь в Нью-Йорк.
После того как я решил по справедливости оценить свою страну, иного пути у меня и не оставалось: надо было приниматься за работу и изо всех сил постараться достичь успеха. А пока я хранил в своем сундучке спасительный якорь на тот случай, если меня ждет неудача или если успех окажется нестоящим.
А между тем дома я играл роль блудного сына, всячески и от всего сердца старающегося ублажить тех, кто ради него принес в жертву упитанного тельца своего неодобрения. Уже одно то, что я собираюсь приступить к работе, вполне удовлетворяло родителей. Время, проведенное в Островитянии, они рассматривали как очередную юношескую блажь и без особого интереса слушали мои рассказы о тамошней жизни. Стоило мне завести речь о красоте Островитянии или о тех или иных счастливых моментах, связанных с нею, как на их лицах появлялось удрученно-сострадательное выражение, словно я каялся в каких-то недостатках, от которых надлежало решительно избавляться. Алиса тем не менее сгорала от любопытства и несколько раз намекала, что не прочь выслушать мою исповедь о том, что же такое «многое» со мной приключилось.
