Николай Шагурин - Тайна декабриста. Сборник повестей
Взяло меня за живое. Решил: не выйду из лаборатории, пока не прочту. Сутки сижу, другие. Товарищам жалко меня стало: брось, говорят, не мучайся.
— Товарищ Турцевич! — изнемогая, воззвал Чернобровин.
— Сейчас, сейчас… И вот, представьте, в это время, на мое счастье, получили мы новинку — люминоскоп. Начинаю люминесцентное исследование в синем свете, руки трясутся. Вижу, получается! Свечение текста активное, лучше желать нельзя…
— Товарищ Турцевич!
— У меня словно крылья выросли! Начинаю читать…
— Что же там было? — с нескрываемым любопытством спросила Елизавета Сергеевна.
— А вот до сих пор наизусть помню. Да как не запомнить: десять часов потратил, чтобы этот десяток строк прочитать.
Уж как шел кузнецДа из кузницы.Слава!Нес кузнец Три ножа.Слава!Первый ножНа господ, на вельмож.Слава!Второй ножНа попов, на святош.Слава!А молитву сотворя,Третий нож на царяСлава! [24]
— Здорово, а? Приехал академик. Вы, говорит, уважаемый коллега, настоящий артист в своей научной области, я, говорит, буквально…
— Ну, всех ваших историй не переслушаешь, — с досадой сказал Чернобровин, начиная сердиться. — Давайте материал, полковник ждет.
Последние слова произвели магическое действие. Турцевич поспешно открыл стол.
— Так бы сразу и сказали. Вот. Текст удалось восстановить только частично.
— Частично?! — разочарованно протянул Чернобровин. — А еще хвалитесь…
— Скажите и за это спасибо! Сделал почти невозможное, — обиженно насупился Турцевич. — Держите!
Турцевич вручил старшему лейтенанту подлинник и фотоснимок.
… Теперь в руках Максимова и Чернобровина оказался еще один ключ к делу, хотя и не совсем полноценный.
— Итак, — сказал полковник, — 137-я страница обрывается на фразе: “Завалишин, чувствуя приближение сме…”.
Он взял снимок.
— Посмотрим, что скажет нам фотография. “Чувствуя приближение смерти, он продиктовал якобы Н.А.Бестужеву свое завещание. Декабрист П.А.Муханов упоминает о нем как о “весьма любопытном и оригинальном документе”. “Признаюсь, — пишет он, — я впервые встретил выражение последней воли, изложенное в столь… Если те, кому адресовано это…” Черт возьми, тут пропуск! “прочесть… чрезвычайно ценные… на Аляске, а в Сибири…”. Опять пропуск! И дальше: “Есть все основания полагать, что документ этот оказался в числе бумаг декабристов, приобретенных впоследствии известным сибирским библиофилом Егу…”. Ясно: Егудиным. Дальше: “Как известно, свое собрание Егудин продал за границу, но часть рукописей уцелела. Следовательно, так называемое “Завещание” должно находиться…”.
На этом восстановленный текст обрывался.
— Все! — воскликнул Максимов, в сердцах щелкая по фотографии. — В подлиннике следует еще несколько строк, но если уж Турцевич не смог ничего здесь сделать, то все святые угодники не сделают. Чего бы я ни дал, чтобы прочесть последние строки! Это необходимо! Речь идет о документе, имеющем не только исторический интерес. Тут мы имеем дело с документом, сохранившим, может быть, и по сей день большую ценность для Родины. Ручаюсь, что именно за ним и идет охота. Наш долг — найти и изъять его, прежде чем он попадет в чужие руки.
— Но, может быть, преступник уже нашел и унес его?
— Нет. Такого документа, как помните, и по описи не значится. Да и зачем тогда похититель стал бы подниматься в комнату Ковальчук и что-то искать там? Зачем он взял лист рукописи с указанием места, где находится документ?
— Чтобы замести следы документа…
— М-да… Конечно, если он завладел все-таки завещанием, то это худшее, что может быть. Но мы не вправе опускать руки. Что с Ковальчук?
— Врачи категорически запрещают допускать к ней кого бы то ни было.
— Нужно связаться с историками в наших вузах и попробовать восстановить хотя бы те слова декабриста Муханова о завещании, которые цитирует Ковальчук. Большинство материалов и писем декабристов опубликованы, историки должны знать.
— Будет сделано, Ефим Антонович.
— Вы исследовали пятно на папке?
— Да. Его удалось проявить парами йода. Это отпечаток большого пальца. И он тождествен с отпечатками пальцев на рукоятке чекана.
— Так. Что у вас имеется о Сухорослове?
— По полученным данным, ночью 20 августа он явился домой очень поздно. На скорую руку собрал чемоданчик и сказал соседям, что уезжает погостить к родным в Красноставский район.
— Они действительно есть у него, эти родственники?
— Для соседей, во всяком случае, это было новостью…
— Что вы выяснили о нем самом?
— В последнее время Сухорослов нигде не работал. Занимался разными темными делами. Имел два привода за спекуляцию на рынке. Вы полагаете, Ефим Антонович, он?
— Зачем полагать, когда мы теперь можем установить точно. Выписывайте постановление на обыск и действуйте.
* * *Сухорослов жил на втором этаже старого деревянного дома, каких немало еще сохранилось в Крутоярске. Квартира была небольшая. Из темной прихожей одна дверь, налево, вела в комнату старейшей обитательницы этой квартиры Прасковьи Степановны Таракановой. Она жила вместе с дочерью, работницей хлебозавода.
Другую комнату, прямо, занимала чета глухонемых. На дверях третьей висел замок. Это и была комната Сухорослова — маленькая, тесная, настоящее холостяцкое логово. Хозяин в последнее время, очевидно, только ночевал здесь, да и то не каждую ночь. Койка со сбитым байковым одеялом и грязной подушкой не перестилалась, видимо, давно. На полу окурки, обгоревшие спички. На столе пара тарелок и граненый стакан (немытый, как с удовлетворением отметил Чернобровин), на подоконнике — горшочки с остатками красок и кистями. Все это было покрыто слоем пыли. На вешалке в углу висело старое зимнее пальто с цигейковым воротником.
Тараканова, приглашенная в понятые, принадлежала к числу тех особ, которые отличаются бойкостью языка и безграничным любопытством. Прислонясь к притолоке и подперев сморщенным кулачком щеку, она изливала свои обиды на жильца:
— Такой молодой парень, а поглядите, как жилую площадь запакостил! Когда работал, поскромнее себя держал, а теперь все пьянствует, все пьянствует..
Последнюю подробность Тараканова могла бы и не сообщать: груда пустых бутылок под койкой достаточно наглядно показывала, как Сухорослов проводил время
— Ходють к нему тут разные — всякие, — ворчливо продолжала старуха, — а чего ходють, чего ходють, спрашивается? Пьют, в карты играют, не поделятся — драка. Как-то ему же, Ваське, ножом подбородок располосовали…
