Михаил Ребров - Искатель. 1964. Выпуск №6
В поэтической легенде индейца о Стеклянной стране меня заинтересовали два момента, которые могли быть отражением действительных событий и явлений. Я хотел докопаться до источника странных звуков, которые якобы слышны в этих местах. О таких звуках писал и Фосетт, да и я не раз слышал о них от индейцев. Теперь вот ко всему прибавился еще и миф.
Особенно важным показалось мне сообщение об изменении течения Маннисауа-Миссу после образования в каменистых порогах естественной запруды. Такое придумать нельзя. Это следствие опыта, многолетних наблюдений.
Вполне правомерно предположить, что Фосетт достиг дельты реки в момент завала. Если он действительно прошел здесь, это могло быть не позднее июля — августа, то есть в период самой низкой воды, когда завал наиболее возможен. И лодку Фосетта действительно увлекло течение временного рукава реки, или он ошибочно принял разлив за устье и свернул в сторону от Шингу.
Прежде чем двигаться дальше, я должен был проверить, так ли это.
Сколько я ни расспрашивал индейца о Маннисауа-Миссу, он не смог мне толково объяснить, с какими реками она сливается в разливе. Я решил обследовать северный берег, имея в виду, что в июле — августе северные притоки более полноводны, чем южные.
Буйная зелень скрывала следы любых изменений, которые могли произойти здесь всего неделю назад. Все же, чуть ли не ползая с лупой по земле, я отыскал следы лессовых наносов и разложившиеся кучи сплава. Я проследил трассу и с удивлением обнаружил, что на всем ее протяжении нет высоких деревьев! Кругом росли исполинские цекропии и бертолеции, а в узкой извилистой полосе — только мелкий кустарник и вьюн. Настоящая просека. Это могло быть одним из рукавов. Причем постоянным, а не единичным, случайным.
И я решил пойти вдоль этой безлесной полосы. На четвертый день пути прохладное зловоние и тучи комаров предупредили нас о приближении к озеру или болоту. Красноцветная почва уступила место кочковатому перегною, который упруго пружинил при каждом шаге. Лес сменился непролазным кустарником. Наши мачете не знали отдыха. К счастью, полоса кустарника оказалась неширокой, и мы вступили в море шуршащих трав. Пришлось надеть ковбойку с длинными рукавами. Саблевидные ленты с микроскопическими зазубринами на обоюдоостром лезвии нещадно резали руки. Грунт становился все более зыбким. Прежде чем сделать следующий шаг, приходилось уминать траву ногой, чтобы ступать не по топи, а по зеленовато-белому травяному настилу. Так было больше шансов не провалиться по пояс.
Но вот пошла уже откровенная трясина: затянутые коричневой дрянью ямы, окна черно-кофейной воды, поблескивающие сквозь слой зеленой сальвинии. Впрочем, гораздо большую опасность таили в себе участки, скрытые травой. Приходилось внимательно приглядываться к каждому цветку. Цветы растений-амфибий честно предупреждали об опасности.
Шестичасовой изнурительный переход оказался напрасным. Дальше пути не было. Я возвращался назад по беловатой дороге из травяных стеблей, чуть не плача от злости.
От наших шагов разбегались кузнечики и разлетались стрекозы. Над нашими головами проносились цапли. «Цапли, — подумал я. — Цапли. Значит, там все же есть открытая вода. Может быть, далее то самое озеро…»
Я выругался тогда длинно и витиевато. Мои проводники остановились и переглянулись. Я выругался опять, уже короче. Они пошли дальше. Легче мне не стало.
И все же я решил сделать еще одну попытку прорваться к озеру.
После суточного отдыха мы вновь пошли на приступ. Четыре дня мы одолевали эти проклятые триста ярдов, опухшие от укусов и полосатые от расчесов, и проложили дорогу к озеру. Дорогу в полном смысле слова — вымощенную жердями и скрепленную нашим потом.
Сразу же за болотом показалась узенькая кайма краснозема, обрывающегося над темневшим внизу озером. Во время паводка вода в озере, наверное, подымается вровень с берегами. Потом стремительно падает, размывая обрыв.
Вид озера навевал тоску и тревогу. Синее небо померкло. Солнечный свет раздражал Я решил дать отдых людям и, чтобы развеяться самому, отправился побродить с винчестером вдоль береговой каймы. Но мне не везло. С сорока футов я не попал в индюка. Ядовитая улитка упала мне за шиворот, и шея тотчас вспухла. Жгло, как от горчичника. Поэтому, когда я заметил карабкающегося по стволу древесного дикобраза коэнду, первым моим побуждением было влепить в него добрый заряд. Потом мне стало стыдно — я хотел сорвать досаду на неповинном существе, совершить бессмысленное убийство.
Хорошо, что я не убил коэнду. Встреча с ним помогла мне прийти в себя. Я огляделся по сторонам и поразился тому, как, мало видит сердитый человек. Поистине гнев ослепляет. Все, что я увидел сейчас, точно пряталось до последней минуты.
Меня заинтересовала нависшая над обрывом, увитая ползучими лианами скала. Мне захотелось взобраться на нее и попытаться разглядеть в бинокль противоположный берег. У подножия скалы зияла черная яма. Я склонился над ней, и на меня пахнуло сыростью и каким-то странно влекущим запахом. Я попытался прислушаться к этому запаху, и он сразу же показался мне отвратительным. Я выпрямился и достал зажигалку. Но только я хотел поднести огонь к провалу, как оттуда неторопливо высунулась сатанинская голова…
В кошмарном бреду и то не привидится змеиная голова такой фантастической величины, абсолютно черная и сонно-равнодушная. Это был очень редкий вид черной анаконды. Ее называют «дормидера», или «сонливая», за характерное храпение, которое она обычно издает.
Но уставившаяся на меня дормидера была молчалива и неподвижна. Наверное, я казался ей муравьем. В моей руке по-прежнему была зажата горящая зажигалка.
Но шевельнуться я не мог и стоял перед страшной головой, словно загипнотизированный. А может быть, это и был гипноз.
Внезапно черное лоснящееся тело напряглось, и змея выбросилась из пещеры, как стальная рулетка из гнезда или невиданной величины торпеда из аппарата.
Чудовище молниеносно пронеслось мимо. Горящий фитилек зажигалки качнулся один только раз. Но мне этот миг казался бесконечным, как все удлиняющееся чудовище с исполинской треугольной головой.
Дормидера и на землю-то шлепнулась, как торпеда на воду, чтобы скользнуть к неведомой цели, оставляя волнистый след встревоженной травы.
Я сразу же ощутил странную пустоту и изнурительную слабость. Медленно опустился на траву, и тут только я почувствовал боль от ожога. Проклятая зажигалка!
Потом я услышал тяжелый всплеск воды, нечеловеческий крик Энрико и ничего больше не помню…
