Виктор Болдырев - Гибель синего орла. Приключенческая повесть
Подбегаю к одинокому кресту, поспешно поднимаю узкие рамки визиров, ставлю буссоль на зарубку у конца крестовины и, прильнув к прицелам, разворачиваю их на пеленг 41°. Нить визира опирается в девятый курган с плоской, как стол, вершиной. Наверняка тайник Питерса скрывается в этом кургане.
Кратерообразного углубления на вершине девятого кургана не оказалось. С силой ударяю ногой о землю — глухой гул, словно от подземного колокола. Пинэтаун ударяет еще раз, и снова земля гудит под ногами.
— Пустота!
Стоим на крыше подземного склада. Расчистив площадку, Пинэтаун принимается копать мягкую землю. Устраиваюсь рядом на траве, заботливо перекладывая в рюкзаке пушистым ягельником добытые сокровища — глиняные черепки, кости, каменные и костяные орудия айванов.
Треск ломающегося дерева заставляет вскочить. Пинэтаун проваливается сквозь землю. Бросаюсь к яме. На дне ее чернеет отверстие. Из-под земли тянет сыростью и гнилью. Гнилые доски трещат подо мной, не выдерживая новой тяжести.
Свалившись на груду каких-то мягких вещей, мы оба барахтаемся в темноте, шаря в карманах спички. Над головой ярко светит отверстие, пробитое в трухлявой крыше тайника.
Чиркнув наконец спичкой, освещаю просторное подземелье. Сидим с Пинэтауном на холщовых мешках среди высоких штабелей пузатых тюков. Между штабелями чернеют узкие проходы. Пол, стены и потолок облицованы корабельными досками.
Спичка тухнет, электрический фонарик остался наверху в рюкзаке. Пинэтаун снова зажигает спичку. В узком проходе между тюками втиснута опрокинутая бочка. На «круглом столе» лежит пачка свечей в американской упаковке. Свечи не зажигаются, фитили трещат и гаснут — отсырели. Только переломив свечу, Пннэтауну удается зажечь фитиль.
Рядом с бочкой стоит длинный ящик с крышкой на ржавых петлях. Откидываю крышку — петли заскрипели, и в пламени свечи заиграл тусклый блеск металла. В ящике лежат приборы, снятые с пиратской шхуны: судовой компас, анероиды, хронометры, морские бинокли, медная подзорная труба, секстан и набор мелких штурманских инструментов. Узкое отделение ящика заполняют ржавые винчестеры, цинковые ящики с патронами и нераспечатанные пачки свечей.
Задыхаясь в гнилом воздухе подземелья, вскрываем тюки пушнины один за другим. Великолепные песцовые меха сгнили, шерсть клочьями вылезает из липких шкурок. В мешках оказываются шкурки серебристых лисиц. Но и они погибли от сырости.
«Мягкое золото» американских пиратов, скрытое долгие годы в сырой земле, полностью потеряло свою ценность. Как уродливо и бессмысленно кончилась жизнь собирателя сокровищ!
Карту Омолона Питерс спрятал в бочку. Прикладами ржавых винчестеров сбиваем медные обручи. Бочку доверху заполняют коричневые душистые бобы кофе. Дубовая бочка закрывается так плотно, что сырость не проникла внутрь и бобы не испортились. Пинэтаун высыпает кофе на крышку ящика. На дне бочки лежит жестяная коробка, герметически запаянная.
Осторожно разрезаю ножом тонкую жесть и вытаскиваю карту. Тяжелый желтоватый слиток металла выскальзывает из бумаги.
Золотой слиток! Питерс выменял его в 1908 году у кочевников Синего хребта, бежавших на морское побережье от своих старшин. Карта, нарисованная карандашом на прокладке из галетного ящика, хорошо сохранилась.
Горные хребты обозначены гребешками, реки с притоками — тонкими извилистыми линиями, стойбища — шалашиками. Названия речек, хребтов и гор Питерс записал со слов старика русскими буквами.
Между Омолоном и Корокодоном старый кочевник нарисовал длинный хребет и густую паутину речек. С поразительной подробностью он изобразил рельеф и гидрографическую сеть горной страны величиной с Францию. На всех географических картах здесь расплывалось большое белое пятно.
Жители тайги и тундры великолепно знают топографию местности. Реки и мелкие речушки они изображают на бумаге не хуже городского жителя, рисующего план давно знакомых улиц.
В центре хребта ламут изобразил шалашиками большое стойбище. Крошечные вигвамы сходятся кольцом вокруг сидящего орла…
— Смотри, стойбище Синих Орлов, совсем как у Нанги! — удивляется Пинэтаун.
Юноша торопливо вытаскивает чашечку Нанги. В полумраке подземелья полированное дерево кажется черным, и линии «рисуночного письма» выступают словно на проявленной пластинке.
Рисунок орла в кольце вигвамов, сделанный старым оленеводом сорок лет назад, Нанга повторила на своем «рисуночном письме».
Сравнивая оба рисунка, замечаю вдруг поразительное совпадение изгибов Омолона на карте кочевника с линией берега на ребусе Нанги. Против устья Омолона, на левом берегу Колымы, старый оленевод нарисовал покосившийся темный крестик. На ребусе Нанги в этом месте красуются несколько квадратиков, вытянутых в линию.
— Заимка Колымская! Неужели Нанга нарисовала Омолон, а не берега Восточной тундры?!
— Совсем ум потеряли, — тихо говорит Пинэтаун, опускаясь на тюк с пушниной.
Юноша подавлен.
Только один поселок в низовьях Колымы имеет всего одну улицу новеньких домиков. Они были построены недавно против устья Омолона, на месте ветхих хибар старой заимки Колымской. Здесь размещается теперь центральный поселок оленеводческих колхозов Западной тундры.
Непростительная ошибка!
Ведь новые домики заимки Колымской я отлично видел с борта самолета в перелете из Якутска в устье Колымы и должен был правильно прочесть рисунок Нанги. Меня сбило с толку случайное сходство изгибов Омолона и береговой линии Восточной тундры.
Омолон Нанга изобразила одной чертой, правый берег Колымы не дорисовала. Поэтому линию Омолона на ее рисунке мы легко приняли за береговую кромку Восточной тундры, а заимку Колымскую — за Походск.
Неверно разгадав «рисуночное письмо», мы искали Нангу там, где ее никогда не было.
Теперь ясно: стойбище Синих Орлов, куда увез Нангу Чандара, находится в шестистах километрах южнее берегов Восточной тундры, в глубине континента, на диких плоскогорьях между Омолоном и Корокодоном. В 1908 году из этого стойбища бежал на берега Полярного океана от произвола старшин старый кочевник, нарисовавший Питерсу карту Синего хребта.
Нанга была жительницей неведомого стойбища. Кто эти неизвестные обитатели недоступных гор, поселившиеся вдалеке от людей, в центре белого пятна?
Орел, вытатуированный на груди девушки, дикий характер, никому не известный язык, на котором она говорила, удивительное сходство ее рисунков с «рисуночным письмом» североамериканских индейцев — все это оставалось загадкой.
