З Валентин - За чудесным зерном
В глубочайшей тишине спала пустыня, и миллионы миллионов песчинок неподвижно лежали на безбрежном пространстве. Нужно было пользоваться затишьем и ночной прохладой.
Отчаянным напряжением воли Витя заставил себя встать. Долго карабкался он в седло, красный туман застилал ему глаза. Отощавший верблюд зашагал по серебряному песку. Между его обвисшими горбами сидел Витя, а позади бежала их черная короткая тень.
Перед рассветом откуда–то сверху донесся дальний и нежный звук. Витя поднял голову.
Высоко–высоко, наперерез спускавшейся луне с севера на юг летела знакомым косым углом стая птиц.
Журавли.
Птицы устали. Они летели издалека, и с ними на журавлиных крыльях летела, весть о том, что на севере заалела рябина, что там потянуло непогодой: нависли тучи, наступало время долгих холодных дождей.
Птицы устали, им негде было отдохнуть. Внизу под ними распластались бесплодные пески, да чернела тень одинокого мальчика.
Выкатилось ослепительное солнце, залило розовым светом пустыню, и Витя забыл о птицах. Чем выше поднималось солнце, тем ниже склонялась голова мальчика к бурой верблюжьей шее.
Вдруг Витя заметил, что из–под ног верблюда скользнула ящерица. Он встряхнулся и стал оглядываться.
Если здесь жила ящерица, значит где–то есть близко вода, и надо раздобыть хоть несколько капель.
Надежда окрепла: между двумя песчаными холмами жалкий куст тамариска протягивал узловатые ветви.
Радость захлестнула мальчика. Он дрожащей рукой похлопал по шее верблюда.
— Иди, иди, Рыжий! Торопись, скоро найдем воду! Там, впереди, вода!
Рыжий, только вытянувший мягкие губы, чтобы ощипать тощую зелень, при знакомом слове «вода» двинулся вперед.
Качаясь на его спине, Витя засмеялся счастливым смехом.
— Вперед, старик, вперед!
Минуты бежали раскаленной вереницей.
Опять показался между двумя холмами одинокий куст тамариска.
— Видишь, Рыжий! Мы близко — торопись!
Верблюд обгрыз немного зелени и неохотно двинулся дальше. Витя ежеминутно привставал, оглядывал бесконечные барханы, ждал, что вот повеет свежестью, брызнет ручей, зашелестит зеленый оазис.
Шлем упал с его головы; он не остановился, чтобы поднять его, и завязал голову носовым платком. Он крепился изо всех сил, так как знал, что спасение близко.
Наконец он опять увидел зеленый тамариск. Куст этот был так же одинок, как и два первых.
Витя вгляделся в него: зелень была объедена и помята. Около, на песке лежал белый шлем…
Очевидно, Рыжий хитрил и, желая съесть уже найденный обед, делал круг и возвращался к единственному скудному клочку зелени. Не было ни второго, ни третьего деревца.
Все заходило ходуном перед глазами Вити; ему начало казаться, что огненные журавли летят через пустыню и что воздух наполняется каким- то пронзительным звоном.
Верблюд с наслаждением объедал уцелевшие ветки. Но тамариска хватило не надолго, и верблюд, постояв немного, двинулся дальше.
Он уже не лукавил. Он шел прямо, покачиваясь на длинных ногах, покорный и терпеливый, как были покорны и терпеливы его отец и дед и тысячи–тысячи верблюдов, за сотни лет до него пересекавшие великие земные пустыни.
Витя знал, что если он сойдет с верблюда, то потеряет сознание и умрет, не дорывшись до слоя прохладного песка. Ему было легче чувствовать, что он двигается к какой- то невидимой цели, прижавшись к свалявшейся шерсти Рыжего.
Теперь Витя думал уже не об одной капле воды. Его кожа, его кости, его мозг горели нестерпимо. Он грезил о потоках, о реках студеной, влаги.
В струях льющегося и мерцающего воздуха шевелились миражи. Вот взгромоздилась голубая горная цепь. Ледники сползали по склонам, потоки срывались вниз с обрывов. Через мгновенье горная цепь растаяла, и появилось озеро, блестевшее, как стекло, среди нежной зелени.
Воспаленными глазами Витя смотрел в обманную пламенную муть пустыни. Огромная ящерица, с желтым зубчатым шлемом на голове взглянула на путников и исчезла. Витя помотал головой.
— Не верь ей, Рыжий, — прошептал он, — эти проклятые животные не то, что ты и я: они, видно, могут жить без воды…
Глаза его закрылись, но через несколько минут чей–то жалобный голос заставил его очнуться.
— Воды! Воды! — повторял кто–то хрипло и монотонно…
Это был его собственный голос. Он бредил.
Витя заплакал от жалости к самому себе, но солнце мгновенно осушило слезы.
Озеро расплылось, как раньше расплылись горы, но теперь приблизился новый мираж. Он был нестерпимо ясен и отчетлив. Верблюд шел через развалины города. Витя видел призраки дворцов, изъеденных вечным дыханием пустыни, видел остатки башен, видел дома — одни почти совсем засыпанные песком, другие словно вынырнувшие со дна песчаного моря. Рыжий шагал среди миража с верблюжьим равнодушием.
Витя еще раз стряхнул с себя бред. Мираж ли это? Прохладная тень закрыла его от палящего солнца. Тень от башни.
Верблюд подогнул колени и лег. Витя свалился с него. Дотронулся рукой до каменной стены. Шершавый камень холодил кожу, и песок около башни был не так горяч.
Витя оглянулся; он увидел то тут, то там сидящих людей. Одни из них скрывались в полуразрушенных домах, другие сидели, прислонившись к остаткам стен. Витя пополз к ближайшему человеку.
Он полз медленно, очень медленно. Может быть, прошло десять минут, а может быть — целый час, пока он добрался до человека и простонал:
— Воды…
Никто не ответил мальчику.
— Воды! — умолял он.
Витя вгляделся пристальней. Вокруг сидели мертвецы.
Одни из трупов высохли от зноя, другие белели скелетами, третьи рассыпались пылью при порывах ветра, и смертный прах вместе с песком летел в глубь знойной пустыни. А ветер все чаще налетал короткими порывами.
Вероятно, кроме песка, он принес с собой что–то необычайное. По крайней мере, верблюд насторожился, глотнул воздух, принюхался, испустил вопль и бросился навстречу летящему ветру.
ГЛАВА XXXII
— Тише, тише! Мальчик спит…
Но Витя уже открыл глаза. Над его головой виднелось маленькое окошко, оттуда струился зеленоватый свет. Ветки дерева качались снаружи и заглядывали в комнату. Должно быть, свет становился зеленым, пройдя сквозь листву дерева.
На стенах небольшой комнаты висели грубо тканые ковры. На одном из ковров лучилось вытканное солнце в венке пшеницы.
Витя лежал на таком же ковре, а рядом с ним сидела черноволосая, смуглая женщина.
— Он проснулся! Вы разбудили его! — воскликнула она, обращаясь к кому–то в раскрытое окно.
