Михаил Ребров - Искатель. 1964. Выпуск №6
Глупого миту-миту довольно легко подстрелить. Он поет, не обращая внимания на посторонние звуки. Я убил его, когда он брал самую высокую ноту, подняв к небу малиновый клюв и гордо выпятив палевую, с золотым отливом грудь.
Заглядевшись на индюка, я не расслышал странного звука, похожего на тихий автомобильный гудок. Но звук этот не укрылся от Мануэла. Он вскочил и, заслонясь ладонью от костра, прислушался.
— Ты слышишь, начальник, bichus!
— Какие звери? Пума?
— Нет!
Он помотал головой. Отстегнул фляжку и выпил качасы. Глотал он крупно и жадно. Тонкими струйками водка стекала с углов его рта и сползала по запрокинутому горлу за ворот. На мокром заросшем подбородке метался малиновый отсвет костра.
— Смотри туда! — сказал он, с хрипом выдыхая воздух.
Я глянул в темноту по направлению его руки. Сначала ничего, кроме крутящихся светляков, не было видно. Потом мне показалось, что я вижу неподвижные и немигающие рубиновые огоньки. Я зажмурился. Открыл глаза, но огоньки не исчезли.
— Вижу… кто это?
— Страшные bichus. Они сердятся. Слышишь, как стонут…
И тут я понял, что это были анаконды. Анаконды, оставившие на ночь реку, рассерженные и, вероятно, голодные.
— Разбудить Энрико? — спросил я, указывая на безмятежно храпевшего коротышку каббокло.[10]
— Зачем? — Мануэл безнадежно махнул рукой, потом втянул носом воздух, повернулся ко мне и нахмурился. — Это миту-миту так пахнет?
— Да.
— Надо убрать. Запах дразнит этих чудовищ.
— Куда убрать? Бросить им?
— Не дай бог! Это еще хуже!
— Тогда сжечь?
— Жалко… Давай лучше съедим.
Браво, Мануэл! Ничего лучшего, конечно, в данной ситуации не придумаешь. Мы растолкали Энрико и разъяснили ему обстановку. Опухший от сна, он мотал головой, тер глаза и судорожно позевывал. Когда до него дошло, в чем дело, он глотнул качасы и принялся раздирать дымящееся душистое мясо.
Это был пир во время чумы.
Мы заедали мясо медом диких ос, добытым Энрико еще на прошлой стоянке. Скоро все вокруг стало липким и сладким. Ствол моего винчестера лоснился, как от обильной смазки. Пришлось убрать оружие с колен куда-нибудь подальше. Все равно оно бы не помогло…
Скоро захотелось пить. Но воды в нашем ведре для питья оказалось на самом донышке. Спуститься за водой к реке было равносильно самоубийству. Пришлось выпить качасы, которая к пожару в глотке добавила пожар в желудке. Чтобы не думать о воде, я попытался уснуть. Энрико остался за часового.
Кости миту-миту мы сожгли.
Неожиданно для себя я перестал думать об анакондах и провалился в какие-то голубоватые чащи. Перистые тени неведомых растений убаюкивающе склонились надо мной, закачались… Мне снились какие-то тихие лунные каналы, скользящие по зеркальным водам гондолы. Проснулся я от крика Энрико.
— Вставайте!
Я вскочил на ноги.
— Перикох![11] — послышалось из ночи. — Перикох!
— Кто ты? — спросил Мануэл на языке гуарани.
— Перикох! — донеслось из темноты.
Ночь близилась к концу. Померкли светлячки. Ушли в темные, подернутые туманом воды ночные красноглазые призраки. Где-то вдалеке хрюкал тапир, хохотали спросонья обезьяны-ревуны.
— Отвечайте, кто вы, или мы будем стрелять! — крикнул Мануэл.
— Перикох!
— Он, наверное, не знает гуарани, — высказал предположение Энрико.
— Идите к костру. Только медленно! — скомандовал Мануэл по-португальски.
— Obrigado.[12]
Зашуршали листья. Я настороженно прислушался. Судя по шагам, человек был один.
— Стой! — распорядился Мануэл.
Мигнув Энрико, он вытащил из костра пылающую ветку и шагнул в темноту. После шелеста листьев и приглушенного говора в свете костра показались Мануэл и индеец с дротиком и духовой трубкой. Он был низкоросл, но крепко сложен. По деревянному диску на губах и характерной раскраске я узнал в нем индейца племени тхукахаме. Это племя живет на севере Шингу, в районе великого водопада Мартине.
Индеец огляделся и после минутного колебания направился ко мне. Вынув из головы желтое перо арара, он в знак дружбы положил его к моим ногам. Я протянул ему свою трубку. Индеец присел на корточки и деловито, будто делал это всю жизнь, набил мой вересковый бройер табаком. Покурив, он передал трубку мне. Я сделал несколько затяжек и отдал трубку Мануэлу.
— Здесь очень плохие места, — сказал индеец. — Я проведу ночь с вами.
Я кивнул.
— Как ты попал сюда? — спросил Энрико.
— Я иду в Диауарум. К миссионеру.
— Тебе нужны лекарства? — не отставал от него Энрико.
Индеец не ответил.
— Так зачем тебе нужен миссионер?
— Оставь его в покое, Энрйко, — сказал я. — Какое нам дело!
— Вы ищите пропавших англичан? — спросил тхукахаме.
— Откуда ты знаешь?! — воскликнул я удивленно и, пожалуй, даже немного испуганно.
— От ваура. Ты был в гостях в их деревне на реке Ферру.
— Ах, вот оно что…
Я действительно несколько месяцев назад посетил деревню ваура — десяток свайных хижин, крытых побуревшими на солнце пальмовыми листьями. И, как всюду, расспрашивал там о полковнике Фосетте, о его спутниках. Оказывается, весть об этом невидимый индейский телеграф разнес по всему Шингу.
— Да, амиго, я ищу троих инглези, пропавших много лун назад.
— Они твои родственники?
— Нет. Но они большие люди, и мой народ интересуется их судьбой. Ты знаешь что-нибудь о них?
— Я много слышал о старом караиба и его сыновьях.
— У него был только один сын. Другой просто друг.
Индеец кивнул головой и чуть подвинулся от огня.
— Что же ты слышал о них?
— Многое. Журуна и кайяби говорят, что они попали в плен к диким племенам.
— Какие это племена?
— Мы называем их «люди, имени которых мы даже не знаем». Они живут к югу от тех мест, где живет мое племя.
— Эти люди не морсего?
— Нет. Морсего совсем дикое племя. Люди, имени которых мы даже не знаем, совсем другое племя.
— М-да… Ну ладно. Больше ты ничего не знаешь?
— Знаю еще то, что рассказывал мне отец, который узнал об этом от брата своей жены.
— Что же он тебе рассказывал?
— Это долгая история. Я хочу сперва что-нибудь поесть.
Я дал ему сушеной говядины и несколько кейжу. Он с достоинством принял еду. Спокойно и неторопливо съел все без остатка и спросил чего-нибудь выпить.
— У нас есть одна качаса. Но я дам тебе ее только после того, как ты расскажешь все, что знаешь.
Он согласно кивнул. Потом встал и бесшумно исчез в темноте, я даже не услышал, как шуршат разбросанные вокруг листья. Я был очень удивлен и подумал было, что индеец рассердился за мой отказ дать водку. Вернулся он так же внезапно и тихо. В руках у него было несколько молодых побегов капустной пальмы асаи, из которой бразильеро готовят свое излюбленное пальмито. Молча, опустившись на свое место, он начал жевать побеги. Потом накрошил табачных листьев в трубку и, подцепив крохотный уголек, закурил.
