Григорий Карев - Твой сын, Одесса
— А где Зинь? — нетерпеливо спросил Яша.
— Зиновий жив. Сегодня очухался, в себя пришел. Теперь его матери не отдадут. Отправили в больницу на Херсонскую улицу. Туда без пропуску ходу нет, там все подследственные лежат. Пусть Тормазаниха прошение Борисову подаст на пропуск.
Полицейский огрел лошадей кнутом и, ткнув вожжи Якову в руки, соскочил с брички.
— Проваливай отсюда! — закричал он на Яшу. — Следующий раз появишься здесь, тарантас отберу и тебя в каталажку запру. Таких одров на живодерню гнать, а не на проезжую улицу! Порядка не знаешь, собачий сын!
Яша стегнул кнутом по сухим, как витринные муляжи, крупам лошадей и повернул в переулок. «Ой, не одобрил бы Владимир Александрович эту авантюру!..»
— Ну, что? Допрыгались, доигрались?! — накинулся на Яшу Бойко. — Я ж тебя предупреждал: не связывайся с Тормазаном.
Заложив руки за спину, Петр Иванович нервно ходил по комнате.
— Вот теперь прижмут твоего Тормазана, он и расколется. Что тогда будет?
— Тормазан никого, кроме меня, не знает, и я ему ничего ни об отряде, ни о вас не говорил, — успокоил его Яша.
— Ну, а если? Если тебя арестуют?
— Будьте уверены, не выдаст.
— А если в бреду расскажет?
— Если что, то за меня не волнуйтесь, я-то уж никого не выдам.
— Вот так, наделаете глупостей, а мне, командиру, расхлебывать.
— Да что вам расхлебывать, вы сном-духом о Тормазане не знаете.
— Видишь, какой ты! — укоризненно сказал Бойко, останавливаясь перед Яшей. — Товарищ попал в беду — и ты уже готов откреститься от него. Так подпольщики не поступают.
Яша даже рот раскрыл от удивления: это его-то Бойко упрекает! Нет, Яша, конечно, и не думает оставлять Зиня в беде, но чем, собственно, можно помочь теперь Зиню?
— Надо выручать Тормазана, — продолжал Бойко уже почти спокойно. — Да, да, выручать. Конечно, не сейчас, а когда он немного очухается, чтобы можно было переправить его в катакомбы. Вот тогда ты да Николай Шевченко со своими десятками и нападете на больницу. Охрана там небольшая, от полицейского участка далеко, и, если операцию провести с умом, выручить твоего дружка нетрудно будет.
Яша знал Николая Шевченко — смелого, немного замкнутого инженера, о котором еще до войны ходила молва, что он бежал в Советский Союз из-за Днестра. Так же, как и Гордиенко, Шевченко был командиром десятки, и Яше не раз приходилось бывать в его свечной мастерской. По условиям конспирации Яша не знал людей, входивших в десятку Шевченко, но, судя по тем заданиям Бадаева, которые Яша передавал молчаливому инженеру, это были смелые ребята.
— Но когда Зинь начнет поправляться? — забеспокоился Яша. — Не будут же его держать до полного выздоровления! Раз к подследственным отправили, будут допрашивать. Пока мы соберемся, его замучают, в тюрьму запрячут.
— Ты — умница, Яша. У тебя золотая голова! Надо в больнице иметь своего человека. Верно? Это я поручу Садовому. У него там знакомый врач, и с больничным завхозом Алексей когда-то был по петушкам. Только надо бы Садовому пропуск добыть, чтобы охрана к нему не цеплялась. Может, сведешь его со своим знакомым из полиции?
Яша отрицательно покачал головой. Нет, с Фимкой он никого знакомить не будет — есть на то строгий запрет Бадаева. Именно Фимке, которого никто из подпольщиков, кроме Яши, и знать не знал, многие разведчики и связные были обязаны ночными пропусками. Бежавшие из плена и гетто, из эшелонов, увозивших молодежь в Германию, получали различные справки, виды на жительство, а иногда даже ордера на жилплощадь. Яша передавал эти документы Бойко, тот — командирам десяток, но где брал их Яша, никто, кроме Бадаева, не знал, никто и не допытывался.
— Нет, не сведу, — покачал головой Яша. — Пропуск постараюсь достать, а сводить не буду.
— Ради товарища-то можно бы и свести, они бы ловчее столковались, — заметил Бойко.
— Нет, — решительно сказал Яша и вышел из комнаты.
14. Черные дни
Конец декабря и катакомбистам и их городским разведчикам принес немало бед.
Отчаявшись прорваться в катакомбы, оккупанты подтянули в Нерубайское, Усатово, Куяльник и Кривую Балку артиллерию и трое суток гвоздили снарядами по входам в штольни. Потом согнали местных жителей, под дулами автоматов и пулеметов заставили их замуровывать все входы, засыпать песком и камнями все провалы и щели, все воздушные и водяные колодцы. Оставили только небольшую щель рядом со штольней первой шахты в Нерубайском. На рассвете четвертого дня сюда прибыла на грузовиках немецкая химическая рота. Солдаты в защитных комбинезонах сгрузили баллоны и компрессорами начали нагнетать под землю хлорный газ.
Заживо похороненные на глубине 45—50 метров катакомбисты в противогазах, изнемогающие от усталости и отсутствия воздуха, строили газонепроницаемые перегородки, ломами и кирками пробивали в толще земли и камня отдушники и сквозняки, пилами выпиливали в камне новые проходы в пустые многокилометровые штольни, боролись со сном, потому что спать было некогда; боролись с голодом, потому что продукты оказались замурованными в штреках, наполненных газом; боролись с подпочвенными водами, которые мощным потоком хлынули в штольни из потревоженных взрывами родников… Боролись в темноте, потому что керосиновые фонари пожирали остатки кислорода, чадили и гасли. Тела катакомбистов покрылись липким потом. Легкие их шуршали, как сыпучий песок. Руки кровоточили. Глаза выходили из орбит. Мутилось сознание…
Радисты не могли вынести на поверхность рацию.
Связные не могли вырваться из подземелья.
Связь с Москвой и городом оборвалась…
А в городе лютовали метели и бушевали каратели. В свист и вой ветра вплетались стоны и крики, в снежные вихри — седые волосы женщин и пух вспоротых во время облав подушек. Опасно было выйти на улицу не только после комендантского часа, но и среди бела дня. Толпами гнали людей: на Слободку — в гетто, по Николаевскому шоссе — на смерть.
Только к январю катакомбисты отвели газы в необитаемые подземелья, остановили воду, пробились к воздуху, в город пришли первые связные. Надо было восстанавливать связи с уцелевшими подпольщиками в городе, в порту, на железной дороге.
Петра Бойко и Яшу Гордиенко вызвали в катакомбы. При разговоре Бадаева со Стариком Яша не присутствовал, но когда его позвали в штабную пещеру, Петр Иванович сидел красный и потный, будто его только что выпрягли из биндюга. Парторг Зелинский говорил ему, очевидно, продолжая давно длившийся разговор.
— Ты же коммунист, черт возьми, понимать должен!
